— Ахмат, — негромко сказал отец Никодим (похоже, здесь он почувствовал себя неуютно). — Постарайся не выкинуть коленец, как в теплице. Я, конечно, все понимаю, но Лорд-мэр —это не овощи, которых нужно будить.
— Обещаю, ваш крест.
Глава ОСОБи подошел к двери с проржавевшей табличкой (черные буквы «ДИРЕКТОР» едва читались), взялся за круглую ручку, взглянул на меня и повернул ручку.
Я вошел следом за ним в полутемный кабинет, заставленный шкафами с полуистлевшими бумагами, со статуэткой мальчика, играющего на трубе, с широким столом и креслом у единственного окна. Огляделся, нащупывая за пазухой нож.
В кабинете кроме меня и отца Никодима никого не было.
Глава ОСОБи устало опустился в кресло.
— Но где же Лорд-мэр, ваш крест? — спросил я, уже смутно догадываясь об истине.
— Андрей, — вздохнул отец Никодим. — Островцев Андрей, какой ты, в сущности, мальчик. Глупенький мальчик, — он кивнул на статуэтку. — Дудишь-дудишь, а зачем, почему —тебе невдомек. Лорд-мэр перед тобой.
Я выхватил нож. Протиснувшийся в окно солнечный луч сверкнул на лезвии.
Дверь кабинета распахнулась, сильный толчок в спину бросил меня вперед, на стол. Отец Никодим вскочил, прижал мою голову к столешнице. Сзади кто-то выкрутил мне руку и забрал нож.
— Накинь на него браслеты, — брезгливо сказал Лорд-мэр, — что-то распетушился не в меру.
Запястья сдавил холодный металл. Сильные руки оторвали меня от столешницы и усадили на пол. Киркоров, ухмыляясь, уставился на меня, а через его плечо… Через его плечо на меня смотрела Марина.
Киркоров размахнулся и ударил. Рот наполнился соленым. Я не следил за ним, а глядел на Марину. На ее лице отразилась боль, когда кулак Киркорова врезался мне в губы: почему, если она с ними заодно?
Черт подери! Только сейчас я разглядел черный ошейник на шее Марины и цепочку, тянущуюся к запястью Киркорова. Лютое бешенство овладело мной. Что было сил, я боднул Киркорова в живот. Он отшатнулся, врезался спиной в шкаф. Прелые бумаги полетели ему на голову. Цепочка натянулась, Марину швырнуло на пол.
— Андрей, не надо! Они убьют тебя!
Крик Марины отрезвил меня. Я прислонился к стене.
Она выглядела изможденной, под глазами —синие круги, щеки ввалились. Я вдруг осознал, что физически ощущаю ее боль.
— Марина, — прошептал я, не замечая ничего вокруг. — Девочка моя.
Она смотрела на меня; две чистые полоски появились на ее запачканных щеках.
— Лорд-мэр, — прошипел Киркоров с искривленной от злобы рожей, — позволь я перережу ему глотку?
— Успеешь, — сказал отец Никодим и обратился ко мне. — Ну, угомонился?
Я не ответил.
— Ну вот, и замечательно.
Он поднялся с кресла.
— Итак, Андрей Островцев, ты пришел убить Лорд-мэра. Верно? Молчишь? И правильно, Киркоров давно мне обо всем рассказал.
— Тварь, — процедил я, глядя на бывшего соратника. — Как только Христо не раскусил тебя?
Киркоров осклабился, сплюнул на пол желтой слюной.
— Тварь, конечно, но он поступил разумнее, чем ты. Какой смысл стучать лбом в бетонную стену? У Киркорова есть своя Серебристая Рыбка. Так, кажется, вы, возрожденцы, называете мечту? Киркоров хотел петь… А-аве Ма-ария-а!
Голос отца Никодима сорвался на высокой ноте. Он откашлялся, посматривая на меня.
— И Лорд-мэр предоставил ему такую возможность. Теперь Киркоров будет выступать перед стрелками…
Я захохотал. Киркоров будет выступать перед стрелками. Ну, надо же!
— А вы стрелкам-то сообщили эту радостную новость?
Физиономия Киркорова перекосилась от ненависти.
— Заткни гнилую пасть, пидар.
— Да, Андрей, — миролюбиво проговорил Лорд-мэр. — Не стоит дразнить Орфея. Ты недооцениваешь прошлое. Оно довлеет над каждым из нас. Вот, ты, например. Человек, руками которого был устроен День Гнева…
Всполох: Андрюшка, ЯДИ, Анюта, лабиринт Василиска, Звоньский, сто тысяч долларов… Я уже почти позабыл все это… Но, как отец Никодим… Он что, проник в мой мозг?
— Вижу, ты растерян, Андрей.
Лорд-мэр приблизился ко мне.
— Вглядись в мое лицо. Борода, шрамы, — отринь это.
Я уставился на Лорд-мэра. Черт! Да как же я раньше-то не узнал?
— Невзоров, — прошептал я. — Директор ЯДИ в Обнинске.
Он кивнул.
— Здравствуй, Островцев.
… Избитый Андрюшка —на полу. Директор вытирает платком лоб, говорит:
«Проклятая жара. Прямо Бангладеш. Даже кондиционеры не справляются»…
— Это ведь ты, — сказал я, смотря Невзорову прямо в глаза. — Ты спровоцировал Андрюшку продать американцам образец.
Невзоров отвел взгляд.
— Не спорю. Андрюшка оказался под рукой как раз вовремя. Неопытный сотрудник, отягощенный семейными проблемами, когда-то имевший точки соприкосновения с диссидентом… Американцы находились на взводе из-за военного конфликта в Азии и, получив из твоих рук неопровержимое доказательство выработки Россией невзория, просто не могли не нанести превентивных мер. Так начался День Гнева…
— И ты его творец, — проговорил я.
— И ты, Островцев.
Последнее замечание я пропустил мимо ушей.
— Но зачем?
— Что —зачем? Зачем —День Гнева?
Невзоров дружески хлопнул меня по плечу.
— Ты чудак, Андрей. Если б апокалипсис не случился тогда, он неминуемо произошел бы позже, но в более изощренной форме. Люди заигрались, превратились в мусор. Нужен был веник. Ты помнишь Президента?
— Нет.
— А я помню. Это не всполох, я помню —и все. В отличие от тебя, в отличие от всех, мне не пришлось спать…
— Ну, конечно, ведь ты состряпал апокалипсис и, конечно, позаботился об укрытии для себя.
— Умный ты парень, Андрей, — засмеялся Невзоров. — И словечко «состряпал» как нельзя лучше подходит… Так вот, президента избрали на волне всеобщего желания «очистки». Его ждали как мессию, в вожди записали, в Моисеи, а он оказался сумасшедшим… Какая трагическая нелепость! Все его ужимки, блеск глаз, речи во время предвыборной кампании, принимаемые нами за признак гениальности, за огонь, оказались просто-напросто признаками шизофрении. Но это еще полбеды. Беда в том, что президент не был человеком.
Я перестал понимать Невзорова.
— В такие моменты народ исторгает из своего терзаемого тела гения. Этим гением волей судьбы оказался я. Видит Бог, я не желал этого. Мир стоял на пороге порабощения Искусственным Интеллектом… Внешне это никак не проявлялось, но я говорю тебе, как ученый. И единственным способом избегнуть диктата машин —было ввергнуть человечество в доисторический хаос и дикость. Новый мир уже создан, Андрей, и твои старания тщетны.
Усталость одолела меня. Хотелось сесть на пол, прислониться к шкафу и, ни о чем не думая, просидеть так до утра. Или уже утро?
— Ну, что скажешь?
— Ваш крест, или как тебя там, — проговорил я. — Ты создал этот мир, так пользуйся им на здоровье. Я устал, и больше не попытаюсь поставить палку в колесо.
— Отрадно. Но я хотел бы иного. Я хотел бы, чтобы ты присоединился ко мне.
— Этого не будет, ваш крест.
— Почему?
— Я же сказал, что устал.
Невзоров поиграл желваками.
— Жаль, черт подери. Ты мог бы быть мне полезен.
— Отпусти нас, ваш крест. Мы просто уйдем в Джунгли.
Он бросил взгляд на Марину.
— К сожалению, это невозможно. Вы несете угрозу Резервации и будете казнены.
— Мразь, — проговорил я, не испытывая никаких эмоций. — Просто мразь.
И опустился на пол.
Откуда-то сверху прилетела ржавая холодная капля и распласталась по щеке. Я словно и не заметил этого. Держась за железные прутья, смотрел перед собой. Там, в зарешеченной каменной нише, освещенной тусклой лампочкой, стояла Марина, так же как и я, ухватившись за шершавые от ржавчины прутья. Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга. Наконец, Марина сказала:
— Что нам теперь делать, Андрей?
Я не ответил.
— Они казнят нас.
Ее голос звучал равнодушно, мертво. Он испугал меня.
— Марина, не надо отчаянья. Я спас Лорд-мэра и не верю, что он не пощадит нас.
Лицо моей женщины немного просветлело.
— Дай-то Бог, Андрей. Я хотела сказать тебе, что здесь…
Она дотронулась рукой до живота.
— Я знаю, Марина.
— Да?! Откуда?
— Из сна.
— Так я тебе снилась?
Счастливо засмеялась.
Холодные капли срывались с сырых стен, и от этих же стен отражался женский смех.
По каменной лестнице застучали подошвы ботинок: стрелок принес еду. Он с удивлением посмотрел на Марину: еще бы, — смеяться в застенке, накануне казни… Сумасшедшая?
— Солдат, что на ужин? — спросил я.
— Тварка, конунг.
