— Нет! — воскликнул он, да так резко, что от неожиданности вздрогнул его собеседник. — Нет! Это неправильно. Белые и красные наконечники! Да так вы… И вдруг замолчал. И подумал, что не прав, снова пытаясь изменить судьбой предначертанное. И еще услышал, как глубоким контральто доносится до него голос из прошлого: «Успокойся, остынь, милый». Возможно, что ему и удастся убедить этого наивного юношу пс имени Джек. Без сомнения, умного, не лишенного дара воображения парня, который сейчас мальчика по имени Джои заставил вспомнить. Но чего он добьется? Разве что смутит покой и заставит белой вороной себя чувствовать среди своих. А какая, впрочем, разница! По край ней мере, при охоте на пуму ведь не снизится эффективность красных наконечников. И если лучник будет чувствовать их более эффективными, значит, тверже будет его рука и точнее полетит стрела в цель. Вот почему не сказал ничего больше Иш, а, глядя в лицо молодого, улыбнулся ободряюще и снова перевел взгляд на стрелу. А когда новая мысль возникла, спросил он:
— А вы всегда можете найти много этих круглых штук? А молодой Джек в ответ рассмеялся, будто совсем нелепый вопрос услышал.
— Конечно, — сказал он. — Их так много, что даже если все мы целыми днями будем делать наконечники для стрел, все равно никогда меньше их не станет. А Иш задумался над веселым ответом. Скорее всего, истинную правду он услышал. Даже если в Племени сейчас сотня взрослых мужчин, наверное, тысячи тысяч таких монет можно найти в кассах магазинов и в хранилищах банков только в этой маленькой части города. А если когда-нибудь иссякнет запас монет, останутся тысячи миль медных телефонных проводов. И тогда он вспомнил, как, делая свою первую стрелу, думал, что Племя начнет свой путь к прогрессу от каменных наконечников. А они, оказывается, грандиозный скачок вперед совершили и уже научились обрабатывать металлы. Значит, миновало Племя — его потомки — поворотный пункт и теперь уже не просто бесследно тысячелетний опыт человечества теряет, но и свой, новый опыт приобретает. А значит, уже не засасывает их трясина дикости, но поддерживают они прочный уровень своего существования и обретают уверенность. Научив делать луки, Иш помог им, и потому тихая радость и гордость наполняли его сейчас. В последний раз бросил он взгляд на стрелу и протянул молодому.
— Кажется она мне хорошей стрелой, — сказал Иш, хотя ничего не понимал и не разбирался в стрелах. А молодой не мог знать этого, и счастливая улыбка от похвалы трудов его рук расплылась на юном лице; и еще увидел Иш, как, прежде чем в колчан положить, пометил он стрелу, — видно, хотел выделить ее после того, что сейчас случилось. И, продолжая смотреть на молодого, испытал неожиданно Иш огромную любовь к нему. Давно — с тех пор как стал он стариком сидеть на склоне холма — ничего так не трогало его сердце, как сейчас. Этот Джек, который из Первых вышел, был его правнук по отцовской линии, а значит, и Эм правнук. И пока смотрел Иш в молодое лицо, сердце его так стучало, что готово было из груди вырваться, задал Иш странный вопрос:
— Юноша, — сказал он, — ты счастлив? А юноша по имени Джек вскинул на старика удивленные глаза, потом взглядом холмы окинул и только тогда ответил:
— Да, я счастлив. Все в мире идет, как должно быть, и я малая частица этого. А Иш начал думать, что стоит за таким ответом, и снова терялся в догадках — наивное ли восприятие мира заключается в этих словах или скрывается за ними глубинный философский смысл — и не мог решить. И пока думал напряженно, разбуженный мыслью туман, выползая из глубин сознания, заклубился в его голове. Но все равно вспомнил Иш, что слова молодого ему знакомыми кажутся, будто где-то уже слышал он точно такие же слова. А может быть, и не точно такие же, но были те слова такими, какие кто-то ему хорошо известный мог сказать. Потому что, когда говорил молодой по имени Джек, то не сомневался, а говорил как должное — утверждая. А Иш не мог вспомнить имя того знакомого человека, но вспомнил теплоту и нежность, которые от имени неотделимы были, и теплые чувства, обволакивая, накрыли его, унося в забытье. И когда очнулся он и снова поднял глаза, никто уже не стоял перед ним. И как ни пытался, не мог вспомнить и сказать с уверенностью Иш, случилось ли все в этот день или в другой, а может, и вовсе другим летом стоял перед ним назвавший себя Джеком человек.
Рано он проснулся в то утро — так рано, что еще серые сумерки все вокруг скрывали. И короткое мгновение он лежал не двигаясь и думал — где он. И в то же короткое мгновение вдруг представилось ему — он снова маленький мальчик и карабкается на материнскую постель, чтобы найти там серым ранним утром защиту и нежное тепло любви. А потом решил, что не может быть такого, но стоит протянуть руку, и пальцы коснутся теплого плеча Эм. И такое не могло быть. И тогда он вспомнил о своей молодой жене. И ее не будет рядом, потому что много лет назад он отдал ее молодому и правильно тогда поступил, ведь предназначение женщины — рожать детей, а когда будут рождаться дети, значит, многочисленнее станет Племя и окружающая их тьма все дальше отступит. И когда перебрал Иш все, что еще хранила его память, понял наконец, что он очень стар и один лежит в широкой постели. Правда, утешала его мысль, что в своей старой постели, в своем старом доме.
Так бы и продолжал он лежать тихо, если бы не странная сухость во рту, и тогда, с минуту поколебавшись в нерешительности, все же медленно встал и, шаркая негнущимися старческими ногами, двинулся в ванную комнату попить воды. И когда добрался до цели, то протянул руку и щелкнул рычажком выключателя. А когда раздался знакомый щелчок, даже зажмурился Иш от вспыхнувшего ярко света электрической лампы под потолком. Совсем немного времени прошло, и понял он, что по-прежнему окружают его серые предрассветные сумерки и не вспыхивал в ванной комнате яркий электрический свет. Давно умер свет и не вспыхнет снова. Это знакомый звук щелчка проник в сознание и породил некогда привычные образы. Не смутился Иш, ибо и раньше с ним такое случалось.
И тогда немощной рукой с усилием повернул он кран над раковиной, но не вырвалась оттуда с шумом веселая струя воды. Вот только когда он вспомнил, что отказалась бежать вода по трубам еще много лет назад.
Не смог он выпить стакан воды, за которым шел в ванную комнату, но и особой жажды не чувствовал, разве что першило в горле, раздражало неприятной сухостью.
Но стоило сделать несколько глотательных движений, как сухость понемногу начала проходить, и он почувствовал себя лучше. А уже в спальне застыл в нерешительности у края кровати и втянул в себя воздух, принюхиваясь. Пожалуй, и сейчас он мог вспомнить, как с годами менялись окружающие его запахи. Давно, очень давно здесь пахло большим городом. И когда ушел этот запах, свежестью гор и молодой травой пахнуло Но и этот запах уступил. Теперь старым домом, прожитыми годами и тленом пахло. Но привык Иш к этому последнему запаху и уже не чувствовал, и не мог он его беспокоить. Сейчас, казалось, сухим дымом тянуло. Наверно, это и заставило проснуться так рано. Но не испытывал Иш никакого страха и снова, кряхтя от усилий забрался в постель.
А с севера упрямо задувал сильный ветер. Раскачивал за эти годы близко подступившие к дому сосны, и ветви их, со свистом рассекая воздух, хлестали по стеклам и стенам.
Шум раскачивающихся ветвей не давал Ишу уснуть, и он лежал без сна и слушал. Ему вдруг захотелось узнать, который сейчас час, но он уже давно забыл, когда в последний раз заводил свои часы. Время, как одно из необходимых условий при назначении встреч или выполнения каких-то обязательств, давно потеряло свой прежний смысл, потому что изменился мир и ритм жизни этого мира, а главное, был он сам уже очень стар и жил как бы вне этой жизни. В своем роде перешагнул время и теперь застывшая вечность окружала его. И потому лежал он в одиночестве полуразрушенного дома. Те, кто рядом жил, спали в других домах, а в хорошую погоду — просто под открытым небом. Они, должно быть, думают, что в доме этом поселилось привидение. Не иначе! Да и как по-другому, если для него самого те, кто умер, давно больше живыми кажутся, чем те, кто его сейчас окружает… И хотя не было у Иша часов, понял он по серому предрассветному сумраку, что скоро взойдет солнце. Наверное, и спал он ровно столько, сколько требуется спать старому человеку. Так и пролежит он, изредка ворочаясь, пока не взойдет солнце и кто-нибудь — он надеялся, что это будет молодой Джек, — не принесет ему завтрак — кусок тушеной говядины на косточке, которую он потом тщательно обсосет, и миску кукурузной каши. Они готовили для него кукурузную кашу, хотя для самих непонятной была эта еда. Они присылали кого-нибудь носить за ним молоток и помогать добираться до холма, где в хорошую погоду он грелся на солнце. Чаще других Джек приходил. Да, молодые очень хорошо о нем заботились, хотя старый он был, никчемный старик. Иногда, правда, сердились на него и тогда больно щипали, но делали так лишь потому, что думали о нем как о Боге. А ветер все не унимался, и ветви скреблись и стучали в стены дома. Но, видно, спал он меньше, чем полагалось старому человеку, поэтому через какое-то время, несмотря на шум, задремал снова.
