Кроме Фила я захватил с собой и предлог — мол, хочу посмотреть, как чувствует себя Хасан после прискорбного удара, полученного в хумфосе. На самом-то деле я хотел получить шанс переговорить с Хасаном и выяснить, сколько он согласен сообщить мне о своем последнем задании, если он вообще готов хоть что-нибудь сообщить.
Поэтому мы с Филом прогулялись туда. Идти от комплекса Управления до «Ройяля» было недалеко — примерно семь минут неспешным шагом.
— Ты уже написал элегию в мою честь? — спросил я.
— Все еще работаю над ней.
— Ты говоришь это в течение последних двадцати лет. Я бы желал, чтобы ты поторопился и мне удалось бы прочесть ее.
— Я мог бы показать тебе несколько очень неплохих элегий, посвященных Лорелу, Джорджу, есть даже одна в честь Дос Сантоса. В моей картотеке скопились всевозможные безымянные — имя вставляется потом, для менее выдающихся личностей. А вот с твоей карточкой есть затруднения.
— С чего бы это?
— Я должен непрерывно обновлять ее: ты продолжаешь бодро и весело шагать по жизни, живешь, совершаешь поступки.
— Не одобряешь?
— У большинства людей хватает такта полвека совершать поступки, а потом останавливаться на достигнутом. Сочинить элегию в их честь не составляет труда. Таких у меня полные шкафы. Но элегия, посвященная тебе, боюсь, будет сочинением, завершенным в последнюю минуту и с диссонансной концовкой. Я не люблю так работать. Предпочитаю обдумывать материал на протяжении многих лет, тщательно оценивать жизнь личности, и без давления. Вы, люди, проживающие жизнь, словно героическую балладу, тревожите меня. Мне кажется, что вы пытаетесь заставить меня написать эпическую поэму, а я для этого уже слишком стар. У меня иногда трясется голова.
— По-моему, ты несправедлив, — сказал я. — Другие сподобились прочесть элегии в свою честь, а я бы довольствовался даже парой хороших лимериков.
— Ну, у меня такое ощущение, что окончания работы над твоей уже не слишком долго ждать, — заметил он. — Я постараюсь вовремя прислать тебе экземпляр.
— О? Из какого же источника проистекает это ощущение?
— Кто может определить источник вдохновения?
— Ответь мне сам.
— Оно пришло ко мне, когда я предавался медитации. Я сочинял элегию для веганца — чисто для тренировки, конечно, и вдруг подумал: скоро закончу элегию греку.
Помолчав, он продолжил:
— Попробуй представить себе такую концепцию: ты состоишь из двух человек, и каждый из них выше другого.
— Это можно сделать, если я встану перед зеркалом и буду переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога укороченная. Итак, я представил себе такую концепцию. Что теперь?
— Ничего. Ты подходишь к этому делу как-то не так.
— Это культурная традиция, от которой мне так и не удалось избавиться. Вроде узлов и коней — гордиевых и троянских. Сам знаешь, мы, греки, — народ коварный.
Он молчал на протяжении следующих десяти шагов.
— Так дуб или мочало?[10] — спросил я его.
— Извини?
— Это загадка калликанзара. Выбирай.
— Дуб?
— Ты ошибся.
— А если бы я сказал «мочало»?
— Но-но, дается только один шанс. Правильный ответ тот, который угоден калликанзару. Ты проиграл.
— В этом кроется какой-то произвол.
— Таковы уж калликанзары. Это, скорее, греческая, чем восточная, хитрость. И к тому же менее коварная, потому что калликанзар, в общем-то, желает, чтобы ты проиграл, а от ответа часто зависит твоя жизнь.
— Это почему же?
— Спроси следующего калликанзара, которого встретишь, если представится возможность. Духи они недобрые.
Мы вышли к нужной улице и свернули.
— Почему ты вдруг снова озабочен действиями Радпола? — поинтересовался он. — Ты же давно уже отошел от них.
— Отошел я в нужное время и озабочен лишь тем, не активизируется ли он вновь, как в былые дни. Хасан так высоко ценится потому, что он всегда добивается требуемого результата, и я хочу знать, что для нас припасено.
— Ты беспокоишься, как бы они не выяснили, кто ты?
— Нет. Это может причинить некоторые неудобства, но отнюдь не фатальные.
Перед нами, тем временем, вырос «Ройяль», мы вошли и направились прямо в номер. Когда мы шли по коридору с мягким, как подушка, полом, Фил, в котором проснулась наблюдательность, заметил:
— Я снова служу «зеленой волной»?
— Можно сказать и так.
— Ладно. Один к десяти, что ты ничего не выяснишь.
— Не буду ловить тебя на слове. Вероятно, ты прав.
Я постучал в дверь из темного дерева.
— Приветик, — поздоровался я, когда она открылась.
— Входите, входите.
И мы вошли.
Мне потребовалось десять минут, чтобы свернуть разговор на пострадавшего бедуина, так как меня отвлекла своим появлением Рыжий Парик.
— Доброе утро, — поздоровалась она.
— Добрый вечер, — хмыкнул я.
— Что нового в Художественных Произведениях?
— Ничего.
— Памятниках?
— Ничего.
— Архивах?
— Ничего.
— Какая у вас интересная работа!
— О, ее чересчур разрекламировали и придали совершенно несвойственное ей очарование несколько романтиков из Отдела Информации. На самом-то деле мы всего-навсего откапываем, реставрируем и сохраняем те клочки и кусочки материальной культуры, что человечество оставило разбросанными где попало, по всей Земле.
— Что-то вроде мусорщиков культуры?
— Мм-да. Думается, это удачно сказано.
— Ну, а зачем?
— Что зачем?
— Зачем вы этим занимаетесь?
— Кто-то же должен, это все-таки мусор культурный. Потому-то его и стоит собирать. А я знаю свой мусор лучше, чем любой другой на Земле.
— Вы не только скромны, но и преданы своему делу. Это тоже хорошо.
— К тому же, когда я выдвинул свою кандидатуру на эту вакантную должность, выбирать было особенно не из кого, и я знал, где припрятано многое из этого мусора.
Она вручила мне бокал, пригубила из своего и, отпив половину, спросила:
— Они действительно по-прежнему здесь?
— Кто? — уточнил я.
— Корпорация «Божественность». Старые боги. Вроде Анжелсу. Я думала, все боги давно покинули Землю.
— Нет, они ее не покинули. Если большинство из них походит на нас, это еще не значит, что они и ведут себя так же, как мы. Когда человек покинул Землю, он не предложил взять с собой и их, а у богов тоже есть некоторая гордость. Но, впрочем, возможно, они все-равно должны были остаться: есть такая штука под названием ананке — рок-судьба-смерть. Над ней никто не властен.
— Вроде прогресса?
— Да. Кстати, коль речь зашла о прогрессе, как там прогрессирует здоровье Хасана? Когда я видел его в последний раз, он совершенно не продвигался к лучшему.
— Поднялся, ходит. Большая шишка. Толстый череп. Никакого вреда.
— Где он?
— Дальше по коридору и налево. В зале для игр.
— Думается, я схожу выразить ему свое сочувствие. Извините?
— Извиняю, — кивнула она и отошла послушать разговор Дос Сантоса с Филом. Фил, конечно же, приветствовал такое добавление.
Никто из них не обратил на меня внимания, когда я вышел.
Игровой зал находился в другом конце длинного коридора.
Приблизившись, я услышал глухое «тук», затем пауза и снова «тук». Я открыл дверь и заглянул в помещение.
Там был только Хасан. Он стоял спиной ко мне, но, услышав, как открывается дверь, быстро обернулся. На нем был длинный пурпурный халат, правая рука сжимала метательный нож, затылок украшал здоровенный кусок пластыря.
— Добрый вечер, Хасан.
Рядом с ним стоял поднос с ножами, а на противоположной стене он прикрепил мишень. В мишени торчало два клинка — один в центре, а другой дюймах в шести от него, в девятке.
— Добрый вечер, — степенно проговорил он, а затем, подумав, добавил: — Как ты?
— О, прекрасно. Я пришел задать тебе тот же вопрос. Как у тебя с головой?
— Боль сильная, но это пройдет.
Я прикрыл за собой дверь.
— Видение прошлой ночью у тебя, должно быть, возникло еще то.
— Да. Мистер Дос Сантос говорит мне, что я сражался с призраками. Я не помню.
— На этот раз ты курил совсем не то, что толстый доктор Эммет назвал бы «каннабис сатива», это уж точно.
— Да, Караги. Я курил стрижфлер, напившийся человеческой крови. Нашел его около Древнего Места, Константинополя, и тщательно высушил цветы. Одна старуха сказала мне, что он даст мне возможность заглянуть в будущее. Наврала.
— …А кровь вампира побуждает к насилию! Ну, это ново, надо записать. Кстати, ты только что назвал меня Караги. Я бы хотел, чтобы ты этого впредь не делал. Меня зовут Номикос, Конрад Номикос.
— Да, Караги. Я удивился, увидев тебя. Думал, ты умер давным-давно, когда твоя огненная лодка взорвалась в заливе.
— Тогда умер Караги. Ты никому не упомянул, что я похож на него, не правда ли?
