— Ладно, Ребят, — вздохнул Рубин, с явным сожалением спускаясь по трапу. — Завтра большой день, надо выспаться.
— Пожалуй, — согласился Пуля, после чего потянулся и зевнул.
Утро началось с медосмотра. Проверяли всё: давление, температуру, показатели крови экспресс-анализом, визуальный осмотр, кардиограмма. Только убедившись, что за ночь мы не подхватили ничего опасного, не сломали себе чего-нибудь не того и не перепились нас пустили на завтрак.
Он тоже был необычным: какая-то киселеобразная горько-кислая ерунда вместо обычного кофе, хлеб с подозрительным химическим привкусом и творожная запеканка.
Пришёл черёд облачения в лётные костюмы. Хотя по мне так это были самые настоящие скафандры, которые, по заверению техника, могли выдержать «полную разгерметизацию кабины в течение не менее часа». А что такое «полная разгерметизация» на орбите, пускай и низкой? Правильно, вакуум.
Но техники упорно продолжали их называть «лётные костюмы».
Для начала мы полностью разделись. Затем настала очередь мочеприёмников. Это такая штуковина с хоботком, которая присасывается… в общем, понятно к чему. Говорят, для космонавтов опционально предусматривались памперсы на время полёта до станции. Отказавшимся приходилось терпеть. А в американских аппаратах, которые летели до МКС значительно дольше, даже был предусмотрен туалет.
Однако нам никакого выбора не полагалось: мочеприёмник был обязательной принадлежностью лётного костюма.
Закрепив «присоску» как положено, я прислонил резервуар к бедру и закрепил его штатной липучкой. Потом выпрямился. В принципе, если не акцентировать внимание на ощущениях — вполне терпимо. По крайней мере, не так плохо, как я думал.
После этого на нас нацепили датчики (грудь пришлось побрить ещё утром). Проконтролировали их работу. И только затем позволили натянуть лёгкие мембранные комбинезоны. За ними последовал противоперегрузочный костюм — такая штуковина, пронизанная гидравлическими трубками. От неё ощутимо пахло свежей резиной. И только после этого мы, наконец, влезли в сам «лётный костюм».
Когда спускались к стартовой шахте, я чувствовал себя помесью медведя и пингвина. Может, летать в этом облачении нормально — но вот ходить по земле так себе… к счастью, в багажном отсеке, в который были переоборудованы отсеки для зарядов, у нас хранилось наше стандартное снаряжение и оружие.
Переход по узкому коридору-кишке, выход к кабине. Неудобство было в том, что ложементы, как и сам летательный аппарат, располагались вертикально. То есть в неудобном костюме нужно было лечь ногами вверх, после чего пристегнуться.
Впрочем, с помощью ассистентов это удалось сделать довольно быстро.
Как-то просто и буднично колпак кабины закрылся. Включилась информационная панель. И начался обратный отсчёт.
Глава 5
Распахнулась крышка шахты. Меня вдавило в кресло-ложемент — перелёт начался. Ноги и частично туловище сдавил противоперегрузочный костюм, не давая слишком большому объёму крови прихлынуть к голове, но в глазах всё равно потемнело.
Чтобы ракета стала пригодной для работы в качестве ускорителя обитаемого аппарата, пришлось сильно поменять как параметры стандартного полётного задания, так и режим работы двигателей.
Скорость в нашем случае была не настолько критична, как в случае с боеголовками. Куда большее значение имели параметры ускорения на различных этапах полёта. Поэтому мы взлетали не строго вертикально вверх, а под небольшим углом к горизонту. Такой необычный старт решал сразу несколько проблем: позволял обойтись без серьёзной реконструкции кабин лётчиков, смещая вектор ускорения — иначе пиковое ускорение грозило переломать нам шеи, плюс обеспечить более плавную динамику разгона по траектории, где ускорение не превышало 5g.
Заплатить за это пришлось временем. Обычная «Булава» способна донести ядерный заряд до территории Соединённых Штатов за восемнадцать-двадцать минут. Наш же полёт будет продолжаться около полутора часов.
Через несколько минут после взлёта я ощутил лёгких толчок сзади. Перегрузка пропала: ракета-носитель отстыковалась.
Мы были в космосе.
Когда наступила невесомость, я рефлекторно вцепился в края кресла-ложемента. Была полная иллюзия, что мы падаем — причём падаем не на Землю, а с Земли, поскольку родная планета висела прямо у нас над головами.
По мне так не самое приятное ощущение. Я закрыл глаза. Тут же накатил приступ головокружения. Нет, всё же с открытыми глазами было лучше.
— Ну как вы, ребят? — послышался голос Рубина в шлемофоне.
— Нормально, — первым ответил Пуля. — Только плечи того… немного побаливают.
— Да, говорят, в «Союзах» комфортнее. Но по мне так тоже нормально, — ответил пилот. — Кстати, поздравляю! Вы теперь официально космонавты. Только что пересекли линию Кармана. Граница космоса!
Я скосил глаза на соседний ложемент. Пуля тоже глядел на меня. Мы одновременно улыбнулись, потом пожали друг другу руки.
— Невесомость это круто! — сказал Пуля.
— Это ненадолго, — вздохнул в шлемофоне голос Рубина. — Скоро начнём торможение. Кстати, не пугайтесь огня: тут многоразовая тепловая защита, наше ноу-хау.
Время старта и траекторию рассчитали таким образом, чтобы приземлились мы около двух часов ночи по местному времени. Так было рекомендовано принимающей стороной, чтобы не привлекать внимание широкой общественности.
В качестве места приземления был указан один из частных аэродромов, в двухстах километрах от Денвера. Местность там была относительно безлюдной, вокруг только фермы да заброшенные шахты. Поэтому и пострадала несильно — по нашим меркам, аэродром находился в зелёной зоне.
Навигационное оборудование и огни, разумеется, не работали. У них восстановление даже не начиналось толком — гражданский конфликт едва закончился.
И всё-таки на подлёте я заметил, что внизу есть огоньки: мелкие городишки и фермы смогли наладить электроснабжение самостоятельно. Больше того, визуально над территорией Штатов таких огоньков было больше, чем у нас.
Когда на Западе встали силуэты гор, закрывая зубчатой линией звёздное небо, гул движков истребителя вдруг стих. Я опять рефлекторно вцепился в ложемент. Что случилось? Горючее не рассчитали? Отказ электроники? Как же обидно-то…
— Ребят, если что — не паникуем, — сказал Рубин, будто почуяв мою тревогу. — Мы в невидимом режиме. Движки на минимуме до посадки, плюс активный шумодав. С техникой всё нормально.
— А, да? — ответил Пуля. — А я подумал, что планировать будем!
— Аэродинамическое качество у нас не слишком больше, — сказал Рубин. — На планирование я бы не очень рассчитывал…
Я про себя отметил это «у нас». Будто Рубин считает себя и машину единым целым. Впрочем, что удивительного?
В том секторе, куда мы летели, никаких огоньков не было совсем. Лишь у самого горизонта что-то мелькало: то ли автомобильные фары, то ли лучи прожектора.
Гул ветра за бортом постепенно менял тональность. Мы замедлялись.
Темнота снаружи была откровенно пугающей. Я понимал, что в распоряжении Рубина есть самые совершенные электронные глаза, подключенные непосредственно к его нервной системе — но всё равно. Любая техника может отказать, особенно такая сложная…
— Внимание, садимся, — совершенно неожиданно сказал пилот.
Мне казалось, что до земли ещё минимум пара километров….
Едва ощутимое касание. Торможение, натянутые ремни и… снова тишина. В этот раз даже без гула ветра за бортом.
— Ну что, где они? — спросил Пуля. — Видно?
Нас, конечно, должны были встречать. Именно такой была договорённость.
— Странно… — растерянно сказал Рубин.
— Что? — спросил я.
— Никого не наблюдаю… перепроверяю, может, полосу перепутали — тут это не мудрено. Их много…
Какое-то время сидели в тишине и темноте. Только приглушённо светился центральный дисплей.
— Да нет, всё верно, ребят, — сказал пилот. — Мы на месте.
