заесть, зельями не заворожить!
– Уж прости меня, Иванушка. В царстве моем только так и умеют петь. Как бы мне по-другому научиться?
Ничего не ответил муж молодой, только вздохнул да приобнял бабу свою хорошую. Долго ли, коротко ли, а стал на родимую сторонку собираться. Жене да тестю сказывает:
– Тяжко, что не знает батюшка мой о Гостимире. Пойдут у нас детушки – без одного дедушки. Помирюсь – сюда домой ворочусь.
Чует царевна худое. Сетует слезно:
– Как же врозь нам жить?
– Возьмем мы с тобой кусочки теста, слепим голубков, в печку посадим. Подождем, заслонку подвинем, ставни отворим. Полетят птички с весточками между теремами нашими.
– Батюшка, батюшка, ехать зятю твоему не вели! – все не унимается Гостимира невеселая.
– А и пусть едет, – дал Кощей добро, на дочь не глядя.
Голубков слепили царевич с царевной тридцать больших да одного малого. После сел Иван на коня доброго, уздой неузданной обузданного, седельцем неезженным оседланного, взял из ручек Гостимиры меч-кладенец, копье долгомерное да плетку шелковую и уехал. Баба молодая у окошка ждать осталась. Зовут мамки ее в сад гулять, а она отвечает тихонечко: «Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей, и на серых утиц, нападает на меня кручинушка.» Точно горницы обчистили воры лихие. Как не знают кикиморы, что пусто в тереме сделалось?!
А Ивана царь Василий встретил радостно. А советник государев здоровехонек. День думали вместе, другой говорили, на третий порешили. Поехал вечером добрый молодец к Ягине. Скачет, а с другими встречи боится. Ветер по полю погуляет ли, филин грозный ухнет ли, затрещит ли под копытом конским веточка – начинает Иван дрожать.
– Занята ли, хозяюшка?
– Кому хоть сейчас услужить готова, а к кому недосуг – пора корову доить.
– Исцели, Ягиня!
– Мне, царевич, в хлев пора. Умеет коровушка и прясть, и ткать, и белить, и в трубы катать.
– В уме ли? Подсоби царство наше сберечь.
– Когда я родилась, детушек в печь жаркую-жаркую клали – окрепнуть. Не уследили за мной. Одна ножка сгорела. Мимо избы ехал Кощей Бессмертный с женой своей. Услыхала Алатырка плач горестный. Упросила мужа меня выходить. С тех пор твою землю живой ногой топчу, царство Кощея – костяной. Зачем смерть государя чужого к нему в терем искать влез? Зачем врал? Зачем девицу красную не пожалел? Гостимира сейчас как на деревце сидит. Вы с Кощеем ее туда заманили, заманивши – покинули. Деревце шелохнется – девица убьется! Бесчестье теперь вовек и тебе, и родителю твоему лукавому! На него, небось, одного вину взвалишь?
– Нет. Вместе решили. Правда не кладется, не дарится, трудом добывается. Я сам смерть Кощееву найти хотел. Обыскал жилье его – нигде нет ларца!
– Ты гостил у Кощея срок немалый. В царстве его и худое, и хорошее приметил. Лучше, чем государь Бессмертный, для народа того не сыскать! Ой, не дай мечи ковать, стрелы собирать, бабам покойников провожать. Сердце батюшки родного смягчи, к миру склони!
– А водяницы мужиков пением сладким под воду заманивать будут? А кикиморы работу бабам портить, детушек малых до крика доводить щекоткой? А лешие в чащи путников заманивать, к волкам, к медведям? А упыри кровушку безвинных пить? А змеи девиц красных в полон утаскивать? А ведьмы да колдуны-чернокнижники беду насылать?..
– А у вас в царстве других бед нету? Вот у бояр холопы имеются. Все ли о них, как о людях, пекутся? Для иных хозяев раб хуже скота рабочего! Судьи все ли честные? За вдовами, за сиротами без двора пригляд есть ли? У родителей и детушек всегда ли в избах лад да уговор?
– Ягинюшка, – говорит Иван, – со своей печки на чужой двор лаешь. Много дыр – не залатать мне всего! Только ежели я хоть о чем-то хлопотать буду, царству своему лучше сделаю, чем смог бы, кабы в тереме у батюшки на печке лежал…
…Щенок устроился спать между кроватью и стеной комнаты. Головку он уже положил на передние лапы. Вдруг поднял ушки, потянулся. Зевнул, выгнув язык розовый.
– Кто же прав был? – спросил песик.
– До сих пор не знаю, – ответила девушка, откладывая в сторону на лавку серебряное донце и золотое веретенце. – Дальше слушаешь? Или спишь?
– Слушаю. Работать уйдешь – днем досплю.
– Я-то не досплю. Ладно, ладно. Просит у Ягини Иван-царевич: «Научи, как с Гостимирой быть? Полюбилась она мне – уберечь хочу!» А ответ ему: «Поезжай до реки огненной. Излови там лягушку-скакушку. Посади ее в горшок с молоком парным. Спусти ей туда хлеба пять мякушек, киселя пять кадушек, бабку с прялкой, деда с палкой, быка с рогами, кумовьев с топорами. Наестся лягушка – надуется словно копна сена, словно стог, а потом словно лес темный. На спину садись, держись крепче. Как прыгнет – руки разожми. Упадешь – в кипятке сваришься. Гостимиру от себя избавишь!»
– Ступай, Ягиня, корову доить, а мне к себе пора.
– Ступай, Иван-царевич. Запрягла бабка бычка в сани, Поехала. Стал медведь проситься попутчиком. Приняла. Что трещит? Оглобля сломана. В первый раз пошел медведь за оглоблей – принес прутик осиновый. Не годится. В другой раз пошел медведь за оглоблей – принес березу кривую, гнилую. В третий раз пошел медведь за оглоблей – принес большую ель – едва дотащил. Пошла бабка сама за оглоблей. Покуда искала, задавил медведь бычка, ободрал, кишочки съел.
Иван не солно хлебавши воротился. А Гостимира на зорьке утренней каждый день голубка шлет с весточкой. Да ответ не идет. Не расхворался ли добрый молодец? Не позабыл ли любушку свою? Все поет царевна горемычная:
Ай-яй-яй-яй!
Неужели не любил,
Не жалеешь?
Ай-яй-яй-яй,
Огонечек мой остыл –
Не согреешь.
Ай-яй-яй-яй,
Не напиться мне воды –
Вкус так горек!
Ай-яй-яй-яй,
Звук бубенчиков с узды
Ветру вторит.
Ай-яй-яй-яй,
Калена стрела в бою
Ранит легче.
Ай-яй-яй-яй,
О тебе еще пою,
Человече…
Тридцать голубков не вернулись. Без зимы сердце бабы вымерзло. Сухота по животу распустилася.
Прилетает птица каждая к терему Василия-царя. Бьется в ставни. Велит слугам государь отогнать голубков. Не выходит дело. Велит слугам государь в воду гонцов Гостимиры кинуть. Тонут в колодцах глубоких голубки.
Пришли мамки-кикиморы к Кощею и просят: «Развлеки дочку – занеможется вовсе без друга милого!» Он сердится: «Бабы-дуры, о чужой любви горевать – дело не мужицкое, не царское!» А сам нет-нет да и обернется вороном черным, возле терема кружит, птицу с письмецом от зятя к жене поджидает.
Отпускает Гостимира голубка последнего, малого. Добрался он до палат царя Василия. Бьется в ставни. Велит
