Джон Уиндем
История с лишайником
Похороны поражали своей помпезностью. Небольшой хор — в белых одеждах, со стянутыми золотыми сетками волосами — пел так жалобно, словно то молились грешные ангелы.
Когда пение стихло, в переполненной часовне воцарилась, такая тишина, что, казалось, было слышно, как в тяжелом воздухе колышутся ароматы тысяч цветов.
Гроб покоился на вершине пирамиды из цветов, у основания которой стоял почетный караул из неподвижных, будто статуи, часовых в традиционном одеянии из пурпурного шелка, с золотыми прозументами поперек груди и золотыми сетками на головах. Каждый из них держал в руке, позолоченную пальмовую ветвь.
Епископ бесшумно поднялся по ступеням на небольшую кафедру, аккуратно развернул перед собой на пюпитре Библию и обвел взглядом присутствующих.
«…отошла возлюбленная сестра наша Диана… остался ее незавершенный труд, который она уже не доведет никогда до конца. ирония судьбы — недосказанное слово, когда говорится про волю господню… В силе господа дать и., взять. Он отбирает свой дар — оливковое дерево — еще до того, как дозреют его плоды… нам остается только покориться его воле. Она была сосудом его восхищения… безраздельно отданная своей цели, смелая… стремилась изменить развитие человеческой истории… Тело рабы твоей Дианы…»
Взоры всей паствы — нескольких сотен женщин и немногих мужчин — обратились к гробу, который уже начали бережно снимать с возвышения. Сорвались и упали на дорожку несколько цветов. Гроб медленно пополз вниз. Тихо заиграл орган. И снова звонкие, чистые голоса хора устремились ввысь. Опустилась крышка и закрылся гроб.
Послышались сдержанные всхлипывания, замелькали носовые платки.
Выходя из часовни, Зефани и Ричард оставили отца одного. Оглянувшись, Зефани увидела его в нескольких метрах позади, перед боковым алтарем. В толпе женщин он показался ей выше, чем был на самом деле. Его красивое лицо ничего не выражало. Он выглядел усталым и, должно быть, полностью не осознавал, что происходит вокруг него.
Снаружи находилось еще больше женщин — сотни тех, кто не смог попасть в часовню. Многие из них плакали. Принесенные ими цветы были, разложены яркими дорожками по обе стороны двери, и каждый, кто выходил из часовни, должен был пройти между ними. Кто-то держал большой крест, сделанный из одних лилий, перевитых черной шелковой лентой.
Выйдя на посыпанную гравием дорожку, Зефани, вытянув Ричарда из толпы, стала наблюдать за происходящим со стороны. Глаза ее были влажные, а на губах блуждала какая-то горькая улыбка.
— Бедная, милая Диана, — прошептала она. — Подумать только, как бы все это ее утешило.
Быстрым движением она вынула платок и прижала его к глазам. Потом сказала уже несколько бодрее:
— Пойдем. Найдем отца и заберем его отсюда. А похороны и в самом деле удались.
Газета «Ньюс рекорд» писала: «Женщины разных социальных слоев, со всех уголков Британии съехались сюда, чтобы отдать покойной последнюю дань уважения. Многие из них прибыли еще ночью и стали лагерем у ворот кладбища. А когда, наконец, их долгое ожидание было награждено появлением похоронной процессии, они едва не смели полицейское оцепление, бросая цветы под колеса катафалка. Во время, медленного продвижения печального кортежа по щекам женщин текли слезы, и звуки, похожие на улюлюкание, тут и там вырывались из их рядов. Лондон не видел такого проявления уважения женщин к своей сестре со времени похорон Эмилии Дэвидсон». А внизу, как всегда опасаясь, что читателям не все будет понятно из напечатанного, редакция поместила две сноски:
1. Улюлюкание — завывание.
2. Похороны Эмилии Уилдинг Дэвидсон состоялись 14 июля 1913 года. Она была участницей женского движения суфражисток. Умерла от сильных травм, полученных вследствии того, что в знак протеста она бросилась под копыта королевского коня во время дерби — 4 июля.»
Паркет в зале был натерт до блеска. Кому-то пришло в голову кое-где украсить стены темными веточками вечнозеленых растений. Кто-то оживил эту темную зелень маленькими блестками. Столы, расставленные вдоль стены, представляли собой импровизированную буфетную стойку, на которой вперемешку с чистой посудой и цветами громоздились подносы с сандвичами, пирожками, запеченными в тесте колбасками, кувшины с лимонным и апельсиновым напитками.
Остальная часть зала создавала впечатление движущегося конвейера. А ухо, даже на незначительном расстоянии, улавливало звуки, похожие на возню скворцов в сумерках.
Мисс Бенбоу, учительница математики, выслушивая нудные умозаключения соплячки Авроры Трегг, блуждала взглядом по залу, отмечая тех, с кем ей надо будет хоть несколькими словами перекинуться на протяжении этого вечера. Диана, безусловно, одна из первых заслуживает ее поздравлений. И, воспользовавшись паузой в беспрерывном потоке Аврориной болтовни, мисс Бенбоу бросила ей несколько похвальных слов и, пожелав ей всего хорошего в будущем, поспешила навстречу Диане.
Пересекая зал, она вдруг глянула на Диану глазами постороннего человека. Перед ней стояла уже не школьница, а симпатичная молодая женщина. Возможно, причина этого — платье. Простое платье синего цвета, не броское, но привлекающее внимание какой-то особой изысканностью. Мисс Бенбоу была почти уверена, что платье не дорогое, но оно отличалось каким-то особым стилем или, может, ей так казалось? Диана всегда отличалась хорошим вкусом в выборе одежды и каким-то особым умением носить ее.
Восемнадцать — да, именно восемнадцать лет было тогда Диане. Довольно высокая, хорошо сложенная и стройная; ее темно-каштановые волосы отливали красноватым оттенком. Ее профиль не совсем отвечал классическому образцу, однако что-то античное в нем все же было. Губы слегка подкрашены, ибо на такой вечер никто не идет без этого. Но в сравнении с губами других женщин, напоминающими розовые лепестки или же похожими на открытые раны, цвет ее губ как раз и подходил для данного случая. Эти губы были красивы от природы, хотя их прелесть проявлялась в очаровательной улыбке, которой Диана не так уж часто баловала окружающих. Но самым удивительным в этой девушке и надолго приковывающим ваше внимание, были ее большие серые глаза. И не потому только, что глаза эти были красиво посажены, но и из-за того, что взирали они на все вокруг с каким-то необыкновенным спокойствием. К своему удивлению (ибо она привыкла ценить Диану за ее ум, а не за внешность), мисс Бенбоу вдруг поняла, что Диана стала той, кого прежде было принято называть «красавицей».
