— Я никак не могу понять, от кого она это унаследовала, — проговорила раздраженно миссис Брекли.
— Только не от меня, — ответил ей муж. — Мне иногда хотелось, чтобы наша семья была немного интеллектуальнее, но, насколько я знаю, этого не произошло. Так какое имеет значение, от кого она это унаследовала?
— А я совсем не имела в виду интеллект. У отца, конечно, была голова, иначе он ничего не добился бы в своем бизнесе. Нет, то, как она подвергает сомнению общепринятые понятия, можно назвать независимостью… Понятия, которые для всех стали каноническими.
— И которые она истолковывает совсем неординарно, — сказал мистер Брекли. ;
— Это какая-то неугомонность, — настаивала на своем Мальвина Брекли. — Конечно, молодые девушки бывают неугомонными, но не до такой же степени.
— И никаких парней, — глухим голосом заметил муж. — Однако — не накликать бы беды, дорогая, ведь все еще впереди.
— Но это было бы естественно. Такая красивая девушка, как Диана…
— Она бы имела парней, если б захотела. Ей нужно только научиться хихикать и не говорить им таких вещей, от которых им тут же хочется бежать куда глаза глядят.
— Но Диана ведь уж никак не самодовольная мещанка, Гарольд.
— Я знаю. Но ее считают таковой. В нашем обществе множество условностей. Здесь различают только три типа девушек: спортсменки, хохотушки и самодовольные мещанки. Плохо, что нам приходится жить в такой провинции, я уверен, что тебе не хочется, чтобы Диана увлеклась одним из этих неотесанных парней?
— Ну, конечно же нет. Именно поэтому…
— Я знаю: так было бы нормальнее. Дорогуша, когда мы в прошлый раз разговаривали в школе с мисс Патисон, она напророчила Диане блестящее будущее. Она сказала «блестящее», а это означает — необычное. Блестящее будущее не может быть обычным.
— Для нее важнее быть счастливой, чем знаменитой.
— Моя дорогая, ты склонна допускать, что счастливы только те люди, которых мы считаем обычными. А это очень запутанная проблема. Ты только приглядись к ним… Нет, будем же рады, безгранично рады, что она не влюбилась а одного из этих необразованных шалопаев. Тогда не существовало бы для нее никакого блестящего будущего, и подумать только — из-за кого? Из-за какого-то там неуча! Да не волнуйся, она найдет свой собственный путь. А для этого ей надо предоставить свободу выбора.
— Кстати, припоминаю, у моей матери была младшая сестра, моя тетка Энн, — проговорила миссис брекли. — Она была не совсем нормальной.
— А чего же ей не хватало?
— Нет, я не в этом смысле. Ее посадили в тюрьму, где-то в 1912 или 1913 году. За то, что она бросала на Пикадилли петарды.
— Ради бога, зачем?
— Она швырнула их под ноги лошадям, вызвав такое замешательство, что уличное движение остановилось от Бонд-стрит и до Эдгар-стрит. Затем она залезла на крышу автобуса и стала выкрикивать: «Право голоса для женщин», пока ее оттуда не стащили. За это она получила месяц заключения. Чем навлекла позор на всю семью. Вскоре после освобождения она кинула кирпич в окно на Оксфорд-стрит, и получила еще два месяца. Из тюрьмы она вышла уже не совсем здоровой, так как пережила там голодовку, и бабушка забрала ее в деревню. Но она сбежала оттуда и успела влепить бутылкой чернил в мистера Бэлфора, за что ее снова арестовали, и на этот раз она чуть не сожгла целое крыло в Холлоуэйской тюрьме.
— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю…
— Как видишь, она не была обычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать эту свою неугомонность от сестры моей матери.
— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня главное одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.
— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Тревожусь только: даже самая блестящая жизнь не всегда — самая счастливая, как ты думаешь?
— Трудно сказать, но думаю — можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А о том, что чувствуют знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен: слава может сделать счастливым. Меня, например, — только в одном случае и по весьма эгоистичной причине, еще тогда, когда Диана еще была маленькой девочкой, меня постоянно мучила мысль, что я не смогу послать её в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин — хорошие учителя, Диана это уже подтвердила своими успехами, но все равно это не одно и то же. Когда умер твой отец, я думал, что нам удастся осуществить мою мечту. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако остались непреклонны. Указания полностью ясны, сказали они. Деньги будут лежать до двадцатипятилетия. Согласно завещанию их нельзя брать, и вкладывать во что бы то ни было, даже в образование Дианы.
— Ты мне никогда про это не говорил, Гарольд.
— Не имело смысла говорить, ибо я не знал, чем все закончится. И так ничего не вышло. Понимаешь, Мальвина, я считаю, что это была самая большая подлость из всех, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его манере. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и так ограничить свободу действий, чтобы в самые критические, переломные годы своей жизни она не могла ими воспользоваться!.. Хотя в отношении Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать, и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже и не подозревая об этом.
— Извини, Гарольд…
— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я изо всех сил старался не вспоминать про старого скрягу все это время, но как вспомню…
Он умолк и обвел взглядом маленькую прихожую: «Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но все еще имеет приличный вид. Однако этот домишко-близнец среди целой улицы таких же домишек грязной окраины… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина, и что она должна бы иметь…»
— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.
Она улыбнулась в ответ.
— Нет, любимый, ни о чем. Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.
— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила — я, например, не стала бы счастливее, если бы получала проценты.
— Любимая, не все люди одинаковые. Я прихожу к выводу, что мы с тобой немножко исключительные. Разве много тебе приходилось в жизни встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: «Я не о чем не жалею»?
— Такие должны быть.
