Дэвид Малькомсон - Человек, который убил Гитлера

— Где-то в Рейхе должен был быть человек, которому предстояло убить Гитлера.

Доктор Карл Моллер остро осознал это, когда хорошо начищенные сапоги нацистов заколотили до смерти его жену в канаве на Рингштрассе. Именно тогда мелькнула впервые эта дикая мысль.

С Рейхом у него были связаны тяжелые чувства.

Австрия, погибшая благодаря черной заразе, распространившейся из Берлина, уже стала частью Рейха.

Это произошло всего семь дней тому назад.

Приветливое лицо Вены потемнело. На нем вытатуировали свастику. Его затоптали ногами.

Последний крик умирающего города затерялся в хоре голосов, рычавших:

— Хайль!..

Здесь, где покорялся старый гордый народ, была смерть.

Там, в криках гитлеровских детей, была жизнь.

Из высокого окна своего кабинета в штейнгофском санатории доктор Моллер мог видеть Гитцинг, — старинное предместье Вены.

Вокруг главного здания, как грибы среди кустов, были разбросаны маленькие белые домики, в которых жили больные — дети, молодежь, старики. Все они были на попечении доктора — ему были вверены их больные рассудки.

Они жили здесь совершенно обособленной жизнью, не зная о том, что делается за стенами санатория, о том, что существует еще один род человеческого безумия в этой стране.

— Да, это безумие, — подумал доктор Моллер, — и скоро оно проникнет сюда, к нам, и эти… Эти новые безумцы будут издеваться над нашим искусством… возможно, они уже и теперь подозревают меня…

Размышления доктора Моллера были прерваны коротким стуком в дверь его звуконепроницаемой комнаты.

Доктор слегка вздрогнул, как вздрагивают люди, которых отрывают от их мыслей, и обернулся.

В двери просунулась стриженая голова служителя во всем белом.

— Простите, господин доктор! Пациент Хенрат.

— Ну, что он еще сделал?

— Он снова пытался убежать, господин доктор. Он разбил два окна в капелле, когда мы ловили его.

Доктор Моллер кивнул головой и длинными, тонкими пальцами поскреб щетину на подбородке.

— Да, да, конечно, — сказал он. — Хенрат способен на это. Он ненавидит то, чего боится.

— Дать ему морфия?

— Нет!

Доктор Моллер вытащил из кармана своего длинного накрахмаленного халата бумажный платок и медленно вытер им тонкие стекла очков. Руки его слегка дрожали.

— Не надо пока давать ему ничего успокоительного. Может быть, мы сумеем усмирить его без этого.

— Как вам угодно, господин доктор. Есть еще какие-нибудь приказы по палате?

— Спасибо, никаких. Впрочем, подождите! Скажите, как сегодня настроен больничный персонал? Сильно волнуются?

Доктор Моллер тут же пожалел о том, что задал этот вопрос.

Служитель выпрямился и на его толстом лице появилось нечто вроде улыбки.

— Никакого волнения нет, — сказал он, — среди свободных людей. Фюрер вернулся к своему собственному народу и показал нам наш настоящий путь!

— Ах! Так значит уже? Так скоро! Да, да… — сказал доктор. — Среди свободных людей!..

— Это все, господин доктор?

— Да!

Дверь бесшумно закрылась, причем психиатр заметил, что пока он еще не слышал здесь обычного «Хайль Гитлер».

Завтра, может быть, через два дня, мирные залы Штейнгофа будут звенеть от этого приветствия. И только сумасшедшие пациенты не будут знать, что это означает.

Доктор Моллер повернулся и подошел к окну. Оно тянуло к себе, как тихий голос, доступный только его истерзанному рассудку.

Много времени тому назад, еще до того, как ничтожный капрал вышел из своих траншей для того, чтобы стать диктатором Гитлером, доктор Моллер уже привык смотреть из своего окна и наблюдать за новыми пациентами, подходившими к воротам.

Иногда они гуляли одни, иногда в сопровождении санитара, но всякий раз, наблюдая за ними, доктор почерпывал нечто новое.

Был какой-то новый язык в их походке, в манере размахивать руками, в этих вздернутых кверху подбородках или опущенных ртах.

Иногда он почти совершенно точно мог определить состояние больного, прежде чем тот входил к нему в кабинет для осмотра.

Но теперь с этими странными образами было покончено. Оставалось только два, вполне ясных и отчетливых.

Один из этих людей был тот самый, которого много, много лет тому назад доктор видел идущим по окаймленной деревьями Штейнгофштрассе. Доктор Моллер обратил на него внимание. Человек этот дергал тонкие кончики своих длинных усов. Вокруг его рта была заметна морщина, сама ставившая диагноз:

— Мания преследования.

Но человек этот не вошел в Штейнгоф. Он отправился по направлению к заросшему плющом замку в Шенбруннском парке и абрис его покатых плечей исчез среди шуршащих лип.

— Этому человеку следовало бы быть здесь, — сказал себе тогда доктор Моллер. — Его рассудок не в порядке.

Прошло много лет, и доктор Моллер снова увидел этого человека. Он не забыл его лица, хотя теперь оно несколько изменилось благодаря усам, которые были подстрижены в виде короткой черной щетки. Плечи этого человека стали казаться выше из-за покроя коричневой рубашки. В одном глазу засверкал монокль…

Окно шептало также о Грете, жене доктора.

В последний раз он видел свою жену, когда она весело вышла на прогулку. Ее маленькие каблучки стучали по камням, как кастаньеты. Она только что завилась и на ее тонком, гордом личике сияла улыбка.

— Куда это ты собралась, дорогая? — спросил он жену, когда она покидала его кабинет.

— На базар! Купить жирного поросенка!

— Чепуха! — засмеялся он. — Ни одна хозяйка не идет на базар напевая.

— О, Карл! — ответила она также со смехом. — Мужу никогда не следует знать слишком много о том, что у жены на уме. Конечно, я иду за покупками. На Рингштрассе посмотреть себе шляпу.

— Шляпу? Для весны?

— Да, милый.

— Купи себе желтую шляпу, — сказал он, пожимая ее руку. — Я люблю желтый цвет. Знаешь, такой свежий, как весенние колокольчики, цветущие сейчас у нас в саду.

— Я предпочла бы синюю шляпу под цвет твоих глаз, — сказала она, поддразнивая его. — Но так и быть, пусть будет желтая!

Она поднялась на цыпочках, похожая на маленькую коричневую птичку, и поцеловала его в шею, около уха.

Потом она ушла.

И никогда больше он уже не увидел своей Греты.

Она шла по извилистой Рингштрассе и попала в толпу.

Она увидела группу мужчин и женщин, которых волокла бешеная толпа, рычавшая, как море. Она увидела в этой толпе черные и коричневые рубашки. Она увидела лица людей своей собственной еврейской расы; тут были испуганные лица и, наоборот, очень упрямые.