Доктор Моллер все еще пересматривал бумаги нового пациента, когда дверь широко распахнулась. Францель тихо кашлянул.
От усталости доктора Моллера уже не осталось и следа.
Нацист или не нацист — безразлично; это был прежде всего больной.
Доктор улыбнулся, почувствовал себя снова в служебной одежде, которая была так удобна и создавала дружескую атмосферу.
— Доброе утро, друг мой!
Пациент выбросил вверх руку.
— Хайль Гитлер!
— Садитесь, — сказал доктор Моллер.
Прямая как шест фигура не колыхнулась. Только опустилась вниз рука, точно после сигнала, когда прошел поезд.
— Очень хорошо, — так же мягко продолжал психиатр. — Можете продолжать стоять. Надеюсь, вам будет хорошо у нас… Господин… — тут доктор заглянул в документы. — Господин Северин Браун. Это ваше имя, не правда ли?
— Нет!
Голос больного звучал резко.
— Кто же вы такой?
Снова презрительный ответ:
— Вы узнаете после. И вам это не понравится!
Глаза доктора Моллера скользнули по бесстрастному лицу пациента.
Паранойя! В таком случае, она была заключена в страшную, загадочную скорлупку.
Новые пациенты редко бывают такими грубыми и презрительными. Они обычно держатся, как дети, играющие в маскарад и желающие, чтобы им верили.
Но этот человек не казался таким ребенком. Он, казалось, был весь из стальной проволоки, прямой, со сжатым ртом, с неподвижными глазами цвета голубого мрамора.
Покрой его куртки с серебряными пуговицами выдавал в нем сельского жителя из Мондзее, вблизи Зальцбурга. Это была родина доктора Моллера.
Может быть, если пациент узнает имя своего врача, он станет приветливее.
— Где ваша, родина друг мой? — спросил доктор.
— Великая Германия!
— Нет, я хотел только знать, откуда вы, — невозмутимо сказал доктор. — С озера, или с гор?
— Освободители не живут на равнинах. Высоко, в Оберзальцбурге выстроил Гитлер свою хижину!
— Хижину! — фыркнул Францель, впервые вмешиваясь в разговор. — Это дворец!
Но глаза доктора Моллера сузились, сделав предупреждающий знак, и сконфуженный ассистент замолчал.
Голос старшего врача стал слегка хрипеть, как много игравшая граммофонная пластинка, когда он снова заговорил:
— У вас есть жена? Дети?
— У Гитлера нет жены!
Гитлер, Гитлер! Доктор Моллер начинал понимать, в чем тут дело.
Он помолчал немного и снова опустил глаза на отпечатанный на машинке медицинский рапорт, присланный из Линцского госпиталя. Доктор прочел в нем строки, который сначала не заметил… Браун был членом тайного нацистского союза… Браун был в заключении… Браун страдал бредовыми идеями.
— Вас интересует политика? — осторожно спросил доктор Моллер.
— Свобода, а не политика! — голос человека зазвучал громче, и в нем послышалось нечто вроде обвинения.
— Вы! — продолжал он. — Почему вы не в партии?
Доктор Моллер вздрогнул и обернулся к окну, но оно было закрыто. Он знал, чего он боялся. А этот человек знал, что доктор не состоит в партии. Не был ли это просто шпион, подосланный для того, чтобы следить за ним?
Возможно, что вездесущие нацистские уши подслушали его разговор с самим собой в парке? Или, может быть, кто-нибудь следит за его почтой? А может быть, его выдала скорбь на лице?
От нацистов вообще всего можно было ожидать. Может быть еще, а впрочем — конечно, так… Ему только сейчас пришло это в голову — он ведь не ответил на «Хайль Гитлер». Благодаря этому пациент мог сразу же раскусить его.
Доктор почувствовал, что кровь стынет в его жилах, когда он снова заговорил:
— Может быть, вы считаете, что попали сюда по несправедливости? Может быть, вы не хотели бы быть здесь?
— Да, да! — дико засмеялся Браун. — Меня загнали сюда враги. На улицах была кровь и лежали такие же люди, как вы!
— Но я не враг ваш. Я — ваш друг!
— Вы думаете, что я сумасшедший?
— Конечно, нет.
Лицо доктора Моллера было совершенно бесстрастно. Но за этой равнодушной маской крылось удовлетворение. Пациент начинал говорить теми формулами, какими обычно говорили все параноики. И, как всегда, голос доктора произвел нужный эффект. Браун был поставлен в соответствующую колею. Он сразу же как-то обмяк и с открытым ртом опустился на долго ожидавший его стул.
— Вы, значит, признаете что я не безумен?
— Какое неприятное слово, — сказал доктор Моллер. — Конечно, если вам здесь не нравится, вы можете не оставаться здесь!
— Вы хотите сказать, что я могу уйти?
— Да!
Мрачное лицо пациента приняло изумленное выражение, какое бывает у детей, когда им дают в руки игрушку, а затем отбирают. Его упрямые голубые глаза смотрели то на одного врача, то на другого. В них сквозило явное недоверие.
Он ожидал, что с ним будут обращаться грубо, что его будут насильно заставлять оставаться здесь. Так животное боится быть прирученным и в то же время хочет иметь хозяина.
— Может быть, — продолжал доктор Моллер, — вы хотите, чтобы я ушел?
— Нет! — быстро ответил Браун, но тут же повернул голову к Францелю.
— А вы уйдите! — сказал он, тыкая в него пальцем.
— Вы уйдите!
Пациент определенно поддавался внушению. Молодой ассистент многозначительно улыбнулся своему начальнику и, не говоря ни слова, как он всегда делал в таких случаях, вышел из комнаты.
Только теперь доктор Моллер снова почувствовал гнетущую тяжесть на спине, которая вызывалась у него усталостью.
Обычная работа, которую он приветствовал, как старого друга, после кошмара Рингштрассе, нарушала уединение, но все-таки и отрывала доктора от его затаенных мыслей.
Он посмотрел на Брауна, сидевшего против него. Человек точно оживал: казалось, что на нем оттаивала восковая маска, показывая его настоящие черты.
Теперь в кабинете было только два человека.
— Вы спрашиваете меня, кто я? — сказал он неожиданно. — Вы знаете кто? Германия пробуждается. Мы топчем всех, кто загораживает нам дорогу. Одна нация, один фюрер!
— Да, да, — соглашался доктор Моллер, удивляясь бешенству, с которым человек произносил все это.
— Вы знаете вашего хозяина, — сказал Браун, тут губы его растянулись в безумной усмешке. Он стал смеяться, но доктор Моллер уже привык слышать такой смех. Кнопка с именем Францеля была у него под рукой. Стоило только нажать ее… Но лучше было подождать еще немного.
Голос Брауна переходил уже в крик.
— Вы трусы! Вы все трусы! Дураки и интеллигенты должны уйти! Мы сожжем ваши книги! Ваши церкви! Ваши магазины! Вы боитесь, как ваш Дольфус, который кричал, пока мы не пристрелили его. Вы дрожите, как ваш Шушниг. Он стоял, как женщина, на коленях и плакал передо мной.
