— Ты выглядишь так, будто тебя вот-вот стошнит, как ты можешь даже думать про еду?
— Не говори «еда», — быстро сказала она, закрывая глаза. — Я не хочу еды, хочу картошку фри.
— Беременные такие странные.
— Заткнись.
Достигнув передней лужайки, толпа поредела; Маркус наблюдал, как мужчины и женщины либо уходили восвояси, либо оставались, собирались в небольшие группки и тихо обсуждали сенаторов и их решение. Слово «лужайка», возможно, не совсем подходило для обозначения этого места: раньше перед старшей школой и была лужайка, но никто не ухаживал за ней уже много лет, и она превратилась полянку, где кое-где росли деревья, а между ними были протоптаны извивающиеся тропинки. Маркус задумался, не был ли он последним человеком, кто косил здесь траву: два года он назад он был наказан за то, что шутил в классе. Косил ли лужайку кто-нибудь с того времени? А кто-нибудь вообще что-нибудь косил за последние два года?
Глупо было бы этим хвалиться — тем, что был последним человеческим существом, которое косило лужайку. «Интересно, что еще я буду делать в последний раз на земле?»
Маркус нахмурился и посмотрел через улицу на комплекс госпиталя и его переполненную парковку. Когда наступил конец света, в городе было пустынно — немногие ходили в кафе, рестораны или кино, в то время как мир поглощала чума, лишь в госпитале тогда царила суматоха.
Сейчас вся его парковка была битком набита старыми машинами, проржавевшими и просевшими, с разбитыми стеклами и облезшей краской — сотни и сотни людей, супружеских пар и целых семей напрасно понадеялись, что доктора смогут спасти их от РМ.
Они приходили в госпиталь и там же умирали, а доктора умирали следом за ними. Когда те, у кого был иммунитет, решили поселиться в Ист-Мидоу, больницу очистили — она была первоклассным лечебным заведением и стала одной из причин, по которым выжившие выбрали именно Ист-Мидоу, — но парковкой никогда никто не занимался. Последняя надежда человечества оказалась с трех сторон окруженной лабиринтом ржавого металлолома — наполовину свалкой, наполовину кладбищем.
Маркус услышал, как увеличилась громкость голосов и обернулся; из здания под конвоем солдат появились Уейст и Делароса. За ними повалила толпа людей, многие из которых громко выражали свое несогласие с приговором. Маркус не смог разобрать, считали ли они его слишком суровым или, наоборот, мягким, и нашел возможным, что мнения толпы разделились. Ашер Вульф шел первым; он расталкивал толпу и прокладывал дорогу для осужденных, которых ожидал фургон, готовый увезти их прочь. Это был укрепленный дилижанс, снабженный дополнительными осями, а в движение его приводила четверка сильных лошадей. Те нетерпеливо постукивали копытами и беспокойно раздували ноздри, недовольные шумом подступающей толпы.
— Как бы не начались беспорядки, — сказала Изольда, и Маркус кивнул. Одни протестующие заблокировали собой двери фургона, а другие пытались оттянуть первых в сторону, в то время как Армия беспомощно старалась поддерживать порядок.
«Нет, — подумал Маркус, наклоняясь вперед и хмурясь. — Они не стараются сохранить порядок, они пытаются... что они делают? Они не препятствуют драке, они пытаются ее разжечь. Я видел, как Армия подавляла мятежи, и тогда она справлялась куда лучше, чем сейчас. Тогда она действовала направленно. Да что же они..?»
Сенатор Уейст с темно-красным пятном на груди упал на землю, и почти сразу же раздался оглушающий хлопок. На мгновение мир, казалось, застыл; толпа, Армия и сама полянка оцепенели. Что произошло? Что это красное? Что за шум? Почему он упал? Рассудок Маркуса по одному кусочку составлял мозаику произошедшего, слишком медленно, неловко и беспорядочно.
Хлопок был звуком оружейного выстрела, а красное пятно на груди Уейста — кровью. Его застрелили.
Лошади захрипели, в ужасе вставая на дыбы и пытаясь вырваться из оков тяжелого фургона.
Их ржание разбило неподвижность момента, и толпа разразилась шумом и хаосом; все разом побежали — кто-то искал укрытия, кто-то неведомого стрелка, но все старались оказаться как можно дальше от тела. Маркус оттянул Изольду за скамейку и прижал ее к земле.
— Не двигайся, — сказал он и сломя голову кинулся к упавшему заключенному.
— Найти стрелка! — прокричал Сенатор Вульф. Маркус увидел, как он вытащил из-под куртки блестящий черный полуавтоматический пистолет. Гражданские разбегались в поисках укрытия, а вместе с ними и несколько солдат, но Вульф и другие военные оставались рядом с заключенными. От кирпичной стены за ними во все стороны полетела шрапнель, и по двору прокатился еще один громкий хлопок.
Маркус, не отрывая глаз от лежащего Уейста, кинулся на землю рядом с ним, и начал прощупывать пульс, когда сам еще до конца не остановился. Он не почувствовал ничего обнадеживающего, но бьющая волнами из раны на груди экс-сенатора кровь сообщила Маркусу, что сердце раненого все еще функционировало. Молодой человек зажал рану обеими руками, надавливая изо всех сил, и вскрикнул, когда кто-то рывком оттянул его от тела.
— Я пытаюсь спасти его!
— С ним покончено, — произнес солдат позади Маркуса. — Ты должен найти укрытие!
Маркус стряхнул с себя руки солдата и вернулся обратно к телу. Вульф снова кричал, указывая через лужайку на комплекс госпиталя, но Маркус проигнорировал шум и возню и снова зажал руками рану Уейста. Мгновенно его ладони окрасились красным и стали скользкими, и на руки брызнуло теплой струей артериальной крови. Маркус крикнул, зовя на помощь:
— Кто-нибудь, рубашку или куртку сюда! У него сквозное ранение, я не могу остановить кровотечение одними руками!
— Не глупи, — сказал солдат из-за спины Маркуса. — Спрячься в укрытие.
Когда Маркус повернулся к нему, он увидел Сенатора Деларосу, на которой все еще были наручники. Она припала к земле между ними.
— Сначала помоги ей! — сказал Маркус.
— Вон он! — крикнул Вульф, снова указывая на здания позади госпиталя. — Стрелок там, окружить госпиталь!
Кровь резво пробивалась через пальцы Маркуса, заливая его руки и покрывая грудь раненого заключенного; из выходного отверстия на спине она бежала таким же бурным ручьем, собиралась в лужицу и пропитывала штаны стоящего на коленях Маркуса. Крови было слишком много — слишком много, чтобы Уейст мог выжить — но Маркус продолжал зажимать рану.
Заключенный не дышал, и Маркус снова позвал на помощь:
— Я его теряю!
— Отпусти его! — громко и сердито прокричал солдат. Мир, казалось, пропитался кровью и адреналином, и Маркусу приходилась прилагать усилия, чтобы не паниковать. Когда, наконец, к телу заключенного потянулись чьи-то руки, готовые помочь остановить кровотечение, Маркус удивился, увидев, что это были руки не солдата, а Деларосы.
