на три десятилетия. И вот сейчас, когда, казалось, гибель Наомортаны искуплена ценой опустошения и позора, Леймюнкери было тягостно ощущать откровенное презрение эвакуантов. У них не было на это никакого права. Она не нуждалась в их сострадании и их дешевой реабилитации…
…Отвернувшись от окна, Леймюнкери сказала тихим, но неприятным голосом:
– Если бы вы знали, как я ждала встречи. Вы оказались злыми и чванливыми, как гомозавры. Не могу понять, чем вы лучше меня. Хотя бы вы, папаша. Вам крупно повезло: отсиделись в норе, протерли парочку дорогих халатов. Все мы равны перед будущим. Муки, выпавшие на мою долю, вам и не снились.
– Вы ошибаетесь, сударыня, – растерянно пробормотал Шперк. – Мы разделяем ваши чувства. Лично я…
– Какой вы великодушный, кэп! – перебила его контактолог. – Прямо Конфуций в белых перчатках. Дешевый трюк. Вам ничего не стоит подбросить комплимент. Придется вам принимать Леймюнкери такой, какая есть. Так что слушайте, господа, слушайте трагикомическую историю моей земной прогулки. Это моя месть. Затыкайте уши, закройте глаза. Ничего не получится. Придется вам немного запачкаться, хотите вы этого или нет.
5. ДЕВУШКА С ОЩИПАННЫМ ГУСЕМ
Было счастливое время, когда я еще верила в гуманность вестянской Фемиды. Да, был суд. Был оглушающий шок ингемотерапии. Затем наступил новый этап унижения. Психотехники вылепили мне чужую, по-видимому, глупую физиономию, записали мне в память матрицу банальных фраз, полный набор разнообразных оханий и аханий, жаргонных словечек. Перед ссылкой советник Эрнотерн ознакомил меня с актом, согласно которому каждое лицо, подвергнутое психическому переходу в иную пространственно-временную структуру, имеет неотторжимое право на полную обратимость всех параметров личности. Советник назвал это абсолютной гарантией. По истечении срока ссылки мне предоставят широкие возможности для возвращения в элитарные пленки Октавы…
Сейчас я понимаю, что это был обман. Думаю, что и вы, любезные соотечественники, это понимаете. Произошла отвратительная метаморфоза: мы, цвет вестянской элиты, обратились в студенистых расслабленных моллюсков, с тупой верой убежденных в прочности своей раковины. Вас оскорбляет такое сравнение? Посудите сами, господа, что может представлять из себя разумное и чувствующее существо, вырванное из всех подсистем кооперативного поведения. Нечто стократно худшее, чем моллюск, который все же принужден бороться за существование и прочно сжимает створки раковины при малейшей опасности. А что осталось в нас, кроме беззаботного ожидания, жалкой игры в поддавки, которую мы вели с чужим миром?..
В тысяча восемьсот восемьдесят втором году я обосновалась в захолустном городке М**. Это был типичный мещанский рай, где чиновник Пьеро томится в земской управе, Арлекин в полицейском мундире дубасит всех направо и налево, а богатая вдовушка Коломбина увлечена социальными утопиями и спокойно грабит мужиков. Искусство психотехников оказалось на высоте: мне стоило большого труда занять новую точку в том житейском многоугольнике. Крупный банковский вклад, записанный на мое имя, приносил солидные проценты. Я могла жить на широкую ногу, развлекаться и содержать в образцовом порядке каменный сарай, который гомозавры с завистью называли особняком. В общем, потекла сытая спокойная жизнь в странном космическом корабле, со скоростью годовых циклов мчавший меня сквозь бездну тридцатилетия…
Однако вскоре со мной стало твориться что-то непонятное. Неведомое чувство все чаще тревожило мою душу. Я не понимала его и прогоняла изо всех сил, но, как я ни мнила себя вестянкой, чувство это крепло и пускало глубокие корни.
С особой силой оно угнетало меня по вечерам, когда я усаживалась перед окном гостиной и, поглаживая ангорского кота, смотрела на улицу, полную непрерывного движения. Мимо проносились экипажи, шныряли мальчишки рассыльные, кричали коробейники, гуляли чинные парочки. Это был разноликий образ земной жизни, загадочный и непохожий на те абстрактные модели цивилизаций, которые рождались и умирали в недрах моделирующего комплекса на Фоногоре.
Вскоре я начала понимать причину нервического состояния. Я все больше становилась земной женщиной, и во мне пробуждались новые стереотипы поведения. Одним словом, я затосковала, как самая обыкновенная барыня, у которой болит голова от папильоток и фруктовой диеты.
Тогда же мне явилась коварная мысль осуществить микроконтакт с гомозаврами на самом высоком светском уровне. Правда, это было ненамного легче, чем приблизиться к стаду гурталов, но, взвесив все «за» и «против», я отважилась на рискованный эксперимент.
С этой целью я, по примеру многих, обзавелась компаньонкой – разорившейся дворянкой мадам Лампасовой, которая на правах «автомата-переводчика» согласилась вывести меня в свет. То была чрезвычайно опытная дама с колючими глазами, злым языком и широкими связями. С ее помощью я довольно быстро усвоила неучтенные психотехниками формы внутривидового поведения: жесты, манеры, репертуар мимических выражений – от болезненной томности до имитации предобморочного состояния.
Мои первые визиты, загородные прогулки и танцевальные па в дворянском собрании вызвали зависть среди провинциальных львиц. Зато мужская половина общества была покорена. У нас образовались постоянные визитеры, почитавшие за великое счастье ежедневно навещать меня, слюнявить мне ручки и пить отвратительную жижу под названием «кофий».
Очень скоро Лампасова научила меня жить на широкую ногу, сорить деньгами, поток которых казался неиссякаемым. Я наслаждалась контактом, феноменом отсталой земной культуры и все более смотрела на ссылку как на продолжение моей научной работы в необычном качестве.
Шло время. Незаметно в моих отношениях с Лампасовой наступил перелом. По-видимому, начальный курс интеркосмического общения был окончен, и ловкая старуха, овладев инициативой, стала мне навязывать новый очень рискованный тип поведения.
Я и раньше примечала в компаньонке наличие тайных, тщательно скрываемых свойств личности. Теперь Лампасова раскрыла все карты. С наглостью, свойственной гомозаврам, она втягивала меня в сферу своих авантюристических интересов. Она была слепа к краскам мира. Единственной страстью, воспламенявшей ее холодный мозг, была игра в рулетку.
Поначалу я сопротивлялась ее расточительному увлечению, но она находила любой повод, чтобы затащить меня в игорный дом, увлечь магией чисел, гипнотическими жестами крупье.
Я не очень опасалась невинного с виду развлечения. Однако несколько ночей, проведенных за игорным столом, имели для меня губительные последствия. Я заболела, когда лопаточка крупье унесла по ту сторону стола горстку золотых монет. Я задрожала, покрылась испариной точно от сильнейшей интоксикации. Биологические прививки не уберегли меня от вируса алчности, и в моем разгоряченном мозгу разом померкли в Альфа-Рау, и «Тиниус», и медовые лучи Фоногоры. Остались только скрипучий шепот Лампасовой и тихий стук костяных жетонов…
Казалось бы, старуха могла гордиться успехами своей методы воспитания. Но она все чаще ворчала и капризно морщила усеянный бородавками подбородок. Ее не устраивал номинал тех жетонов, которые имели хождение в провинциальных казино. Кроме того, она ничего не смыслила в
