(«Мы грокаем его вместе, — согласился Майк. — Большая жажда к Маленькому Брату».
«!!!»
«Да. Прекрасная агония»)
Музыка подтолкнула Джилл, напомнила: нужно двигаться. Джилл бросила тело в ее ритм, и тело содрогнулось в такт музыке и в такт страсти. Джилл уже не понимала, чья горячая волна заставляет извиваться ее тело. Ее собственная? Майка? Незнакомца?
И случилось нечто неожиданное, Майк никогда не говорил ей, что такое возможно. Она дразнила незнакомца глазами и телом, передавая Майку все, что ощущала сама…
И внезапно увидела себя чужими глазами, ощутила примитивное неприкрытое желание.
Она споткнулась и упала бы, не поймай ее Майк. Он помог ей выпрямиться и поддерживал до тех пор, пока она вновь не смогла двигаться без всякой помощи; второе зрение исчезло.
Парад красавиц проследовал за кулисы. Одна из девушек спросила:
— Что с тобой, Джилл?
— Каблук застрял.
— Тебе просто чудом удалось удержаться. Никогда такого не видела — ты шла, словно марионетка на веревочке.
(«Так оно и было, милая!»)
— Нужно будет попросить управляющего, чтобы проверил сцену, мне кажется, там одна доска расшаталась.
Позднее Майк не раз показывал Джилл, какой видят ее различные мужчины, сидящие в зале, но сначала он убеждался, что не застанет ее врасплох. Джилл с изумлением обнаружила, насколько не совпадают «картинки»: один видел лишь ноги, другой — движения тела, а третий смотрел лишь на высокую грудь. Потом Майк дал ей поглядеть на остальных девушек, и она с облегчением заметила, что он воспринимает их такими же, как видит их она, только четче.
Но Джилл с изумлением ощутила, что ее возбуждение растет, после того, как рассмотрела выступавших его глазами.
Майк вышел из зала во время финала, раньше, чем к дверям хлынула толпа. Она не думала, что дождется его сегодня, он попросил ее освободить его от всех дел и отвлекся лишь для того, чтобы прийти на ее номер. Но вернувшись в отель, она почуяла его присутствие уже до того, как вошла в комнату. Дверь раскрылась, закрылась.
— Привет, милый! — крикнула она. — Как чудесно, что ты дома!
Он мягко улыбнулся:
— Теперь я грокаю «гадкие картинки». — Одежда ее исчезла. — Можешь принять «гадкую позу»?
— Что? Ну конечно, милый. — Она быстренько показала ему различные позы. И каждый раз Майк давал ей понять, что именно он видит. Она смотрела, ощущала его эмоции… ощущала, как в ней самой откликаются чувства, словно эхо. Наконец она приняла настолько призывную позу, насколько хватило ее воображения.
— В «гадких картинках» есть большое благо, — торжественно объявил Майк.
— Да! Теперь я их грокаю! ЧЕГО ЖЕ ТЫ ЖДЕШЬ?
Они бросили работу, начав взамен посещать все ревю подряд. Джилл обнаружила, что могла грокнуть «гадкие картинки» лишь через ощущения и зрение мужчин. Если Майк внимательно смотрел представление, она разделяла его настроение, от эмоционального удовольствия до чисто животного полового возбуждения. Но если внимание Майка отвлекалось, то модель, танцовщица или девушка, исполняющая стриптиз, становилась просто женщиной. Ну и слава Богу, не хотела бы она обнаружить в себе лесбийские наклонности.
Однако весело было смотреть на девушек его глазами, она находила в этом «большое благо», и уж вовсе «восхитительным благом» оказалось новое знание: наконец-то он и на нее стал смотреть так же заинтересованно, как и другие мужчины.
Они переехали в Пало-Альто, там Майк попытался проглотить всю Гуверовскую библиотеку. Но сканеры за ним не поспевали, а сам он не мог переворачивать страницы так быстро, как ему хотелось. Наконец он признал, что впитывает данные куда быстрее, чем успевает их грокнуть, несмотря на то, что целые ночи проводил в размышлении. Джилл с облегчением перебралась в Сан-Франциско, и там он занялся систематическими исследованиями.
Однажды она вернулась домой, в снятую ими квартиру. Майк был дома, окруженный кучей книг, — и ничем не занимался. Вокруг него валялись: Талмуд, Камасутра, несколько вариантов Библии, Книга Мертвых, Книга Мормонов, драгоценный экземпляр «Новых Откровений», подаренный Пэтти, различные апокрифы, Коран, несокращенный вариант «Золотой ветви», священные писания всяких других религий, великих и малых, даже такие редкости, как «Книга законов» Кроули.
— Что с тобой, милый?
— Джилл, я не грокаю.
(«Ожидание, Майк. Ожидание дает полноту».)
— Не думаю, что ожидание наполнит это. Я знаю, в чем дело: я не человек, я — марсианин, лишь тело у меня не марсианской формы.
— Для меня ты — человек, дорогой мой, и я люблю форму твоего тела.
— О, ты же грокаешь, о чем я. Я не могу грокнуть людей. Не понимаю множественности религий. Среди моих людей…
— Твоих, Майк?
— Извини, надо было сказать — у марсиан, так вот, у них всего лишь одна религия, и дело там не в вере — они уверены. Ты грокаешь: «Ты есть Бог!»
— Да, — согласилась она, — я грокаю… по-марсиански. Но, милый мой, почему-то по-английски оно звучит иначе, — правда, не знаю, почему.
— Х-м-м-м… на Марсе, если что-то нужно узнать, спросишь Старейшину — и ответ всегда верный. Джилл, возможно ли такое, что у нас, у землян, нет своих Древнейших? Нет души. Когда мы теряем телесную оболочку — умираем — мы умираем намертво, умираем совсем и ничего не остается? Может быть, мы живем в невежестве потому, что нам все равно? Потому что мы уходим, а позади ничего нет, и это такой короткий промежуток, что марсианину его не хватило бы для одного обдумывания? Объясни мне, Джилл, ты-то человек.
Она улыбнулась:
— Ты же сам мне все объяснил. Ты научил меня пониманию вечности, и этого ты у меня не отнимешь. Майк, ты умереть не можешь, ты можешь лишь потерять телесную оболочку. — Она прижала руки к собственному телу. — Вот это, то, что ты научил меня видеть твоими глазами, когда-нибудь исчезнет. Но я не уйду, — я есть! Ты есть Бог, я есть Бог, мы оба — Боги, и так вечно. Не уверена, где я буду, вспомню ли я, что некогда была Джилл Бордмен, счастливая медсестра, выносившая горшки, и равно счастливая танцовщица, вышагивавшая под разноцветными огнями; мне нравилось это тело…
Майк нетерпеливо (что было ему совершенно несвойственно) скинул с нее одежду.
— Спасибо, милый… Мне оно нравилось, тебе тоже, но вряд ли мне будет его не хватать, когда мой земной путь закончится. Надеюсь, когда я выйду из своей телесной оболочки, ты его съешь.
— Конечно, разве что я выйду из тела первым.
— Вряд ли. Ты отлично контролируешь свое чудесное тело, подозреваю, что ты мог бы прожить несколько столетий. Разве что ты сам решишь выйти из телесной оболочки пораньше.
