Он был так тронут вспышкой ее нежности, что даже растерялся. И только когда понял, что она сейчас уйдет, спросил: – Наташенька, может быть, это странно звучит, но нельзя ли мне встретиться с самим собой – раз уж мое нынешнее воплощение живет и здравствует, да еще и является самым близким для Вас человеком?
– Может быть, и можно, только не на этот раз: ведь Вам уже пора покинуть этот век! "Рога трубят" – счастливого пути!
– А не обижусь я теперешний, если поцелую тебя…- он замялся – будучи древним "Гомо Советикусом"?
– Ну кто ж ревнует к самому себе? Но не забудьте: мы под наблюдением! Тут ее милая щечка очутилась в сантиметре от его искривленных волнением губ, и в следующий момент они нежно приникли к ней.
Но долгого лобзания не получилось: через несколько мгновений его милую как ветром сдуло. Ему показалось, что у него потемнело в глазах от волнения, но это, видно, просто начал меркнуть свет. Он понял, что началось перемещение во времени: исчезло ощущение веса, тело стало будто таять, растворяться, а на душу навалился непроглядный мрак. Но не было ни страха, ни каких-то неприятных ощущений. Сколько это длилось, он сказать не мог. Потом как – то сразу понял, что находится уже в своем двадцатом веке, на своем продавленном диване. Да к тому же резко зазвонил будильник. По привычке он вскочил и начал собираться на работу.
Ему целый день не работалось, да и сотрудники поглядывали на него как – то странно… Поглядев на себя в зеркало, он сразу догадался о причине: удивленно – растерянная физиономия; бегающий взгляд; небрит, нечёсан, да и одет весьма неряшливо… – И отвечаю, видно, невпопад, – подумал он, – но, наверно, так и надо: все должны решить, что у меня "крыша поехала", и…
Он не ошибся: вскорости ему сказали, что он должен съездить в одно учреждение – привезти какие – то бумаги… и машина уже ждет! Он сразу догадался, что это за машина, но вида не подал.
В сопровождении двух дюжих молодцов он сел в машину, и она тут же тронулась. В молчании доехали до "учреждения", о назначении которого нетрудно было догадаться.
Там ему задали несколько формальных вопросов и предложили побыть у них две – три недели, чтобы "отдохнуть… успокоиться… подлечить нервы…" и тому подобное.
– А если я не соглашусь? – спросил он "для порядка". -Если Вы разумный человек, то наверняка согласитесь. Ну, а если нет – мы силой никого не держим. Но учтите: в этом случае Вы вскорости наверняка попадете в учреждение другого типа, где царят тюремные порядки и с больными мало церемонятся.
– Я хочу сначала поговорить со своим участковым врачом – хотя бы по телефону! Он сообщил фамилию врача и номер поликлиники, и через несколько минут уже разговаривал с Евгением Кирилловичем.
Сказав, где находится, он дал ему понять, что должен срочно поговорить с ним с глазу на глаз. Тот обещал приехать сразу же после приема, и, действительно, вскоре они уже беседовали наедине.
Александр рассказал вкратце о новых своих приключениях и попросил помочь: избавить, если можно, от "психушки" и устроить инвалидность.
Отсюда я Вас, разумеется, вызволю: поручусь за Вас, скажу, что нецелесообразно… А вот "группу" Вам устроить… Ради этого обычно здесь приходится покантоваться хоть бы с месяц… Ну, да ладно: я похлопочу – и, авось, обойдется "без жертв"!
После этого он долго разговаривал с кем – то из "заведения" и, кажется, договорился: Александру объявили, что передают его на попечение для всех для них авторитетного Евгения Кирилловича, но чтобы он его не подводил: во всем его слушал и выполнял все его назначения – он, мол, теперь за Вас в ответе!
Александр, разумеется, дал все необходимые заверения, и они вдвоем поехали к нему домой.
А дома устроили дружеское чаепитие, во время которого основательно поговорили обо всем происходящем, причем собеседник не скрывал восторга, даже зависти перед его приключениями.
Уходя, он оставил ему какие – то таблетки и попросил пока не выходить из дому: будет, мол, ежедневно его навещать и приносить все необходимое, ну, и больничный, разумеется, оформит.
– Отдыхайте… набирайтесь сил… осмысливайте происшедшее с Вами… ни о чем не беспокойтесь.. завтра обязательно зайду! И, тепло попрощавшись, ушел.
– Стало быть, у меня новый статус: я "псих"! – подумал Александр, но не испытал от этой мысли особого огорчения. – Может быть., я даже нормальней всех прочих: сама – то страна наша нынче не что иное, как огромный сумасшедший дом! Да и в прошлом – то шизятины было не меньше… Когда ж страна "сошла с ума"? В семнадцатом году? А, может, еще раньше? Но как бы там ни было, а факт, что у нескольких поколений мозги были "сдвинуты набекрень" свирепыми идиотизмами, происходящими вокруг! Неудивительно, что при таких условиях многих здравомыслящих считали или "психами", или врагами – чьими – то агентами! Да они, в конце концов, и становились полусумасшедшими, а то и вовсе сумасшедшими из – за постоянной травли! И для меня, наверно, это даром не прошло: было бы даже странно, если бы идиотизмы этой жизни не искалечили и моей психики! Впрочем, ни в прошлом, ни в будущем меня вроде бы никто за ненормального не принимает… Ну, а что до современников… Так ведь они любому диссиденту клеили этот ярлык – начни я совсем недавно высказывать те свои взгляды, которые нынче у всех на устах – где бы я очутился? К счастью, мне, как и многим другим, не хватало гражданского мужества… Теперь – то его у всех стало в избытке: пинать мертвое чудовище охотников хватает! Где они все были раньше? И ведь мало кто понимает, что теперь неудобно истошно костить этот прежний режим: лежачего не бьют! Лучше бы побольше думали, что делать дальше – то есть каждому на своем месте – чтобы страна окончательно не погибла! Но думать об этом у нас не привыкли: все почему то стараются думать за тех, кто у руля, или же о том, как ухватить лишний кусок!
Звереют люди на глазах, перестают походить на людей, а нет людей – нет и державы: из монстра с крошечной головкой превращается в совсем уж безголовое чудовище!
– Эх, "Гомо Советикус", "Гомо Советикус"! Суждено ли тебе когда-нибудь стать просто человеком? Как это у Киплинга? Он там, помнится, обращается к сыну, призывая того соблюдать основные нравственные заповеди, а в заключение провозглашает, что тогда:
"Земля твоё, мой мальчик, доcтоянье,
И более того – ты Человек!" Вот тебе идеолог колониализма, расового превосходства! Может быть, в действительности существуют лишь две "расы": настоящих людей и двуногих зверей?
И не по форме черепов и цвету глаз они различаются, а по наличию или отсутствию Совести? А у нас ведь само это слово давно не в ходу! А вот те народы, для которых это слово не совсем пустой звук, в глубине души, наверно, и считают нас неполноценной расой – недочеловеками какими – то! И, хоть вроде мы теперь как – будто спохватились: и про Бога вспомнили – в церкви начали ходить да свечки ставить, да бубнить молитвы, а ведь "Бога в сердце" всё же не имеем: клянчим у Всевышнего кусок побольше, щи погуще, лошадиного здоровья, да посмертного блаженства! Этого и первобытные дикари вымаливали у своих идолов! А многие ли просят Бога сделать их добрее, просветить их души светом Истины? Один из сотни?
