«Беги же! Беги!» — хотелось закричать Шабанову. Он даже открыл рот… но сдержался — единственный крик, и неминуемая гибель отчаюги—лопаря окажется напрасной.
Букин, словно нарочно, подошел еще ближе к границе освещенной кострами поляны. Еще выстрел — каянец схватился за пах, заверещал по-заячьи. Кровь хлестала из разорванных артерий, пятнала снег…
Теперь лопаря заметили все. Лагерь пришел в движение. Тщетно выскочивший из куваксы Весайнен пытался навести порядок — не забывшие разгрома под Колой, потерявшие десяток соратников при отступлении бойцы хотели расквитаться с преследователем. Любой ценой.
Букин выстрелил в последний раз — о попадании свидетельствовал предсмертный вопль. Лопарь развернулся и помчался под гору, лихо виляя меж деревьями.
— Ну, теперь мой черед, — Сергей выдохнул, оттолкнувшись от ветви, обрушился вниз.
Краткий миг полета…
Шабанов не успел выпрямиться, как из-за куваксы вылетел ошалело размахивающий мечом каянец.
«Тебя не хватало!» Сергей поднырнул под клинок, ударил… Нож легко прорезал подбитую мехом куртку, вошел в подвздошье. Из горла каянца вырвался булькающий хрип, меч, звякнув о кольчугу, упал под ноги… Каянец опрокинулся на спину, забился в агонии… Сергей брезгиво перешагнул через умирающего, откинув полог, заглянул в куваксу.
Внутри оказалось дымно, душно и темно.
— Вылле! — позвал Шабанов, щурясь от едкого дыма. — Не бойся, это я, Тимша!
У дальней стены раздался сдавленный стон, кто-то забился, словно пытаясь избавиться от пут. Сергей подался вперед… и ошарашенно замер.
«Кто это?» Он растерянно смотрел на всклокоченное существо с одутловатым покрытым синяками лицом. — «Где Вылле?»
Рот существа раздирал грязный тряпичный ком, из-под которого доносилось услышанное Сергеем мычание. Шабанов осторожно вынул кляп… Пронзительный крик заставил вздрогнуть.
— Не надо! — крик резанул бритвенно отточенным кинжалом — по нервам, по живому, достал до сердца. — Не трогай меня! Ну пожалуйста! Не трогай!
— Вылле? — неверяще переспросил Сергей и потянулся к девушке — погладить, успокоить…
— Вылле, это же я! Тимша!
Лопарка захрипела, забилась в судорогах, глаза закатились, в свете тлеющих головешек жутко сверкнули белки. «Уносить надо, — понял Шабанов. — Сама она шагу сделать не сможет… а как нести, если ее падучая бьет?»
И все же рассуждать некогда — в любую секунду могли заскочить привлеченные криками ватажники.
— Прости, — пробормотал Сергей…
Кулак тяжело обрушился на девичий затылок.
Голова девушки безвольно мотнулась, тело обмякло. «Уходим…» Шабанов взвалил на плечо бесчувственную лопарку. «Уходим, Вылле. Уходим!» Слепо ткнувшись плечом в полог, он вывалился из куваксы.
«К речке… и вниз по течению, до падуна… а там Федор, он поможет…» Сергей было метнулся в спасительную темноту, но вид скованных монахов заставил остановиться.
«Как же… Кто их-то спасет? Нельзя бросать — потом хоть в петлю лезь, все равно вина сгложет!»
Навстречу, откуда ни возьмись, вывернулся не погнавшийся за Букиным ватажник. Сергей почти машинально всадил в него самострельный болт, шагнул к монахам.
«Хоть путы посрезать — разбегутся, глядишь, и выживет кто…» Разряженное оружие вернулось за спину, Сергей потянулся за ножом… Из толпы полонян — насколько позволил ремень, — вышел нестарый еще чернец. Перед Шабановым останавливающе взметнулась рука.
— Беги воин, неладное ты затеял, — повелительно вымолвил инок. — Нас не освободишь, и сам ни за грош сгинешь!
Сергей, не останавливаясь, упрямо мотнул головой.
На лице инока сверкнул далекий от смирения волчий оскал. Увещевающие нотки напрочь исчезли из голоса.
— Поди отсель, тебе сказано! Иначе так приласкаю — по всему кинтищу зубы разлетятся! — В доказательство инок показал костлявый, но все еще увесистый кулак. — Бог меня простит: благое дело сделаю!
Шабанов нерешительно замер. К вставшему на пути чернецу присоединился седой как лунь монах. В светлых старческих глазах блестели слезы.
— Поди с Богом, сын мой, — мягко произнес он. — Спасай девушку, а нам оставь искупать грехи наши… Вершится воля Божия, о коей предрекал преподобный отец наш Трифон, и нельзя тому противиться. Ибо нет христианину награды выше, чем венец мученика за Христа!
Девушка на плече чуть заметно вздрогнула — с минуты на минуту она могла прийти в себя. Время дотлевало, исходя горьким дымом.
— Простите меня, отцы, — неуклюже поклонился Сергей, перед тем, как снова повернуть к реке.
Он не видел, как на поляну выскочил успевший вернуться ватажник, не видел взметнувшегося к плечу арбалета… широкоплечий инок, грозивший вынести Шабанову зубы, встал на пути стрелы.
Удар бросил монаха на колени, наконечник стрелы пробил тело, забрызгал снег алыми бусинами… Ни единого стона не вырвалось из груди инока, словно не его сердце разорвало в клочья стылым железом… Затем произошло невозможное — инок поднялся.
Этого не могло быть, но это было. Ватажник не понимал, что происходит — опыт многих убийств говорил, с такими ранами умирают мгновенно!
Стоящему во тьме каянцу было недоступно то, что зрел оказавшийся рядом с иноком старец: из волос инока разом пропала седина, возвращая лицу юношескую свежесть, разгладились жесткие морщины, устремленный вслед Шабанову взгляд обрел странную, недоступную смертным просветленность… Инок дождался, когда молодой воин со спасенной девушкой на плече скроется за каменной осыпью, и улыбнулся.
— Дай им счастья, Господи! — прошептали холодеющие губы.
* * *
В пещере жарко пылал огонь, Узкий вертикальный клин гранитных стен давно просох, но в дальнем засыпанном щебнем углу по-прежнему белел снег. Даже не пещера — просто глубокая щель в расколотой временем и морозами скале. Временный дом для трех почерневших от усталости поморов и одной понемногу оживающей лопарки.
Дым уходил вверх, плутал в лабиринтах трещин, отдавая тепло промороженному камню. Даже стой чужак прямо над пещеркой, вряд ли бы почуял присутствие людей под ногами. Оленьи шкуры надежно скрывали вход, прятали огонь от чужих глаз. Сидящие у костра могли чувствовать себя в безопасности.
— Ты ешь, девонька… не стесняйся, — Букин кряхтя потянулся к лопарке, вложил в руки закутанной в серафимову малицу девушке кусок распаренной над котелком лепешки с положенной на него куропачьей ножкой. Говорил Федор короткими периодами, с длительными, наполненными хрипом паузами меж словами. — Я тебе сейчас… еше брусничного листа… заварю… брусника… любую немочь… гонит.
