— В отвар лист кидай, — посоветовал Шабанов. На словно наждаком ободраной щеке треснул струп, выступила сукровица.
— Куда надо… туда и брошу, — пересиливая боль, хмыкнул Букин. — Или думаешь… совсем Федор обрусел… забыл как лопарем быть?
— Отец тоже лист с мясом варил… — тихо сказала Вылле. — больше не сварит: убил его Пекка…
Голос лопарки дрогнул, девушка тихо всхлипнула. Лепешка забыто выпала из рук.
— Не надо плакать, Вылле, — мягко сказал Сергей, привлекая девушку к себе. Огрубелая ладонь удивительно робко и нежно коснулась спутанных девичьих волос. — Твой отец сейчас на небе… может — в райских кущах, может — по верхней тундре с оленями кочует… боги знают, где ему лучше.
Вылле прерывисто вздохнула и спрятала лицо на груди Шабанова.
— Не бойся! — шепнул он девушке, пряча ее в объятиях. Теперь мы вместе. Больше с тобой ничего не случится.
Вылле подняла измученное, покрытое синяками личико и слабо улыбнулась…
Всего лишь простая беззащитная улыбка… но Сергей замер, боясь вспугнуть возникшее чувство. Словно что-то сдвинулось в юношеской душе, словно добавилась к ней недостающая часть, без которой стало немыслимым существование. Семнадцать прожитых лет оказались короткой прелюдией для этого бесконечного момента…
Почти священную тишину ржавой пилой вспорол молодецкий храп. Романтическое очарование будто сквозняком из пещеры выдуло. Шабанов выругался — лежавший по ту сторону костра Харламов сонно повернулся на бок.
Харламов… Память невольно прыгнула на десяток часов назад…
«Умер монах, — понял Шабанов, увидев бегущего навстречу Егория. — Не бросил бы его Харламов… еще одна жизнь, Весайненом отнятая… Надо было мне самому в монастырь идти! Дошел бы, не дошел — дело десятое! Виноватым бы себя не чувствовал! На мне эти смерти — не предупредил…»
— Ты как? — встревоженно спросил Егорий, принимая из рук Сергея бесчувственную девушку. — Ранен? Что с лицом?!
— С лицом? — вяло удивился Шабанов. Рука мазнула по щеке — пальцы окрасились кровью. — А-а, это… на калгах не устоял. Вылле-то уберег, а свою морду не сумел — полсклона на щеке проехал.
— Бывает, — успокоил Харламов. — Я тоже…
Что он тоже, не дал сказать возникший рядом Букин.
— Другого места рассусоливать не нашлось? — сердито поинтересовался он. — Неча тут стоять, по моим следам идите, в пещере уж костер горит, вас ждет. Егорий уж там бывал, знает…
— А ты? — перебил Шабанов, даже не пытаясь вникнуть, что за пещера, и откуда там горящий костер.
— Я? — лопарь ухмыльнулся. — Хочу догоняльщиков малехо по тундре поводить… пущай в другом месте ищут… и давайте, давайте отсель — время дорого.
В руки Сергея ткнулась еловая лапа. «Следы заметай, — пояснил Букин. — Хорошо мети, чтоб каянцы к пещере не бегали. Как я на кинтище, помнишь?» Сергей кивнул, но лопарь уже шел прочь, старательно пробивая лыжню.
— Толково след кладет, — уважительно заметил Харламов. — Будто и впрямь раненый с поклажей!
Сергей посмотрел на лыжню — кривая, неверная, с грубо взломанным настом.
— Точь-в-точь, как ты, — сообщил перехвативший взгляд стрелец и утешающе добавил, — ничо, другой кто и вовсе бы упал, а ты шел и деваху нес!.. ну, да хватит болтать, правду Федька сказал — время дорого.
Потом была укрытая в снежных заносах пещера, костер за старым шитым из оленьих шкур пологом… и пришедшая в сознание Вылле.
Девушка перепуганным зверьком выкрутилась из рук Шабанова, откатилась в дальний угол пещерки. Бессвязная поначалу речь, понемногу складывалась в знакомые Сергею слова:
— Не надо трогай! Ну пожалуйста! Не надо!
Она шептала, но по всему чувствовалось, в любой момент могла сорваться на крик, и тогда ухищрения с заметанием следов коту под хвост. Закричи она, и останется подороже продать жизни…
— Вылле! Это я, — тихо и мягко напомнил Шабанов, глазами приказав Егорию не двигаться. — Я, Тимша!
Девушку била крупная дрожь, в зрачках плескалось безумие.
«Весайнен!!!» Все проклятия мира вместились в один мысленный крик. Шабанов торопливо скинул печок, закатал рукава рубахи — обнажились полузажившие багрово-синюшные рубцы вокруг запястий.
— Видишь? — спросил Шабанов. — Это же ты лечила. Если б не ты — ходить мне безруким! Помнишь?
Тонкий пальчик осторожно коснулся рубца, бровки девушки озабоченно сошлись на переносице.
— Зачем много работай? — строго спросила она. — Хочешь здоровый рука? Беречь надо, тепло держать… нельзя работай!
Ладошка слепо скользнула вверх по предплечью, зачем-то потеребила скрученный валик рукава… пробежала до шеи… коснулась заросшей юношеским пухом щеки…
— Тимша… правда Тимша… — она счастливо вздохнула… и неожиданно отпрянула, словно боясь, что Шабанов ее ударит.
— Зачем меня от Пекки уводил? — горько спросила она. — Меня Пекка брал. Много раз брал! Кто такую замуж возьмет? Еще мало-мало — убил бы меня Пекка. Хорошо бы было! Зачем ты пришел?
— Затем! — хрипло каркнули снаружи.
Шабанов схватился за самострел, Харламов обнажил меч, лица обоих закаменели… полог откинулся, в пещеру, прижимая руки к груди, неловко протиснулся Букин.
— Дура ты, девка, — прохрипел он. — Брали тебя? На Пекке грязь… не на тебе! Зачем парня… отталкиваешь? Тимша знал… а за тебя глотки резал… я видел… отними нож — зубами рвать стал бы! Ему… на смерть идешь… не слушал… «Вылле спасать надо!» — говорил… Глупый девка…
Федор закашлялся, начал сползать по стене, на губах запузырилась кровь. Харламов метнулся к другу, подхватил.
— Ты что, Федюнька? — вскрикнул он, опуская друга на ворох оленьих шкур. — Ты не умирай! Я тебе сейчас отвару мясного… Совсем забыл — в кисе-то у меня куропачи лежат!
Вылле сердито засопела, выбралась из угла, тонкая рука решительно отпихнула Харламова.
— Отойди, да? Ты не нойда, не лекарь — что понимаешь? Дай смотреть буду, помогай буду!
Букина раздели. Сергей прикусил щеку, чтобы не ахнуть в правом боку чернели запекшейся кровью звездчатые раны. Входная и выходная.
— Арбалет каянский… — пробормотал Егорий, — навылет.
Лопарка задумалась, потом решительно сунула руку в один из множества нашитых на пояс кармашков.
— Отец говорил: «Каждый трава свой сила имей!», — сочла нужным пояснить она. — Пекка совсем дурак — трава не забрал. Много пеккин человеки без трава совсем умирал. Хорошо, да?
«Может и хорошо… — хмуро подумал Шабанов. — Да разве девке смертям радоваться? До чего довели, гады!»
Растертая в порошок трава густо покрыла раны, широкий кожаный ремень плотно прижал к телу подушки, туго свернутые из порваной на лоскутья рубахи.
