Ознакомительная версия.
– Разделите мою радость! – Тот улыбался». – Получаю и получал. Сначала – от того, что пишу. Потом от того что пишу. Дальше – от промежутков озарений… ну и от людей… Спросите: а дальше? Ожидаю обратного. Чтобы тот, кто позволил мне делать это… сам начал получать удовольствие. А я стану исполнять уже обязанность! Напомню: у людей нет никаких прав. Есть только обязанности!
– Господа, – Безухов выглядел измученным, – все-таки осмелюсь повторить вопрос: Где же я? Полагаю-с во времени… вашем… господа, вашем настоящем? Но каком?
– Настоящего вообще нет. Ни времени, ни события, граф, – «виновник» поправил очки. – Всё, что видим, уже произошло. Год, минуту или мгновение назад. Пока отражение света от лающей собаки упало вам на сетчатку глаза, или достигло уха – она уже отлаяла. Всегда и уже! Не бойтесь! Поступайте по совести, а не как вам подсказывает зрение, липнущее к даме. Она уже другая, не ваша – вы все равно опоздали!
– Сударь, я не понимаю…
В этот момент стена вдруг колыхнулась, поплыла и обнажила белую скатерть с картиной Рембрандта на ней ползущую вниз со стола. Из «наплыва» показался человечек в униформе официанта с чем-то похожим на салфетку в руках. Он наклонился, начал поправлять полотно, с любопытством разглядывая стражников капитана Франса, но тут заметил компанию наших героев. Лицо вытянулось, тело распрямилось… салфетка выпала из рук. В это время из длинной щели напротив начал сочиться свет. Уже его «стена», набирая силу, заслонила человечка. Блики заиграли на потолке, зелени сукна, но неожиданно потускнели, и… всё вернулось на место.
– Ну вот, смутили кого-то! – недовольно бросил первый. – И зачем вам было это нужно? – Он с любопытством глянул на соседа справа. – Кстати, салфеточка-то упала еще в те времена, когда болтали, будто все дороги ведут в Рим, и лишь кое-кто добавлял: «Но по пути из Парижа в Лондон – не миновать Петербурга!».
– Хотите обыграть изречение героя Марселя Пруста? Пустое. В его романах нет… – «виновник» запнулся, – нету младенца. Хваля их, цитируя или ругая, без разницы – выплеснуть нечего. Впрочем, может я неправильно вас понял и это просто демонстрация? Начитанности?
– Демонстрация.
– Тогда поправлю – не миновать Москвы. Давайте не обижать и «настоящее».
– Так отрицаете же!.. – усмехнулся Новиков.
– Да вы и впрямь «сказочник»! – шевелюра откинулась и весело затрепетала.
– Господа, господа! Вы имеете в виду Наполеона?! Ну, из Парижа… в Лондон?., через Россию? – изумился Пьер, по-своему интерпретируя последнюю мысль. – Так это действительно-с… сейчас… у нас… вот буквально какой-то час назад или меньше… – И вдруг прикрыл рот ладонью: – Вы… вы меня снова путаете, сударь?
– Да что вы, Петр Кириллыч… – «виновник» опустил глаза, – путают другие. – И кивнул на Новикова.
– Позвольте тогда и мне определиться, – возмутился тот и с досадой отряхнул рукав. – Для чего здесь я? Для намеков?
Неожиданно пол, повторяя фантазию стен, начал проваливаться, изгибаться и, меняя цвет и толщину, обернулся удивительной волной, в прозрачной глубине которой вдруг открылся просторный коридор типичного уездного заведения, знакомого каждому, где люди бывают по работе, или работают по рассеянности, но чаще по недоразумению или нужде. В коридоре, у стены, двое мужчин что-то обсуждали. Один, постарше, то и дело протягивал к другому руку ладонью вверх:
– Тургенев перевел на французский Пушкина «Я вас любил…». Флобер сказал: плоско. Да, да, тот самый, что растоптал в современную эпоху требования относительной порядочности в нашем деле. Это, надеюсь тебе, как доценту известно. А дальше – последователи: Золя, Мопассан, их пламенный агитатор – тот же Тургенев. Прочие «творцы» наркотического угара. Жало в дух! Да ты же читал, помнишь, ходил по рукам один роман? Дочь издателя Сапронова приносила…
Второй утвердительно кивнул.
– Но! – первый поднял палец высоко вверх. – Каковы надгробия! Будешь в Париже – посмотри. А теперь ответь, что первично? Для выбора читателя, сегодня, сейчас. Кто пишет? Или о чем пишет? А может, надгробия?
– Вы забыли издателей.
– А значит, надгробия. Сегодня «кто» – не человек внутри, а имя, навязанное «медиа». Фетиш! Идол. А таким в храм хода нет. Вот она, цена статуса! Ныне… иных еще не схоронили, а камень уже шлифуют. Этакий непрофильный актив в тиражировании книг. И не боятся ведь… хозяева-то. Не верят, в расплату… топчут. Масштаб пьянит. И ведь в церкви… ироды бывают. – Раскрытая ладонь мужчины медленно сжалась в кулак, грозя кому-то. – Опять же, тогда ясно, почему молодому литератору, читая их «политуру», кажется, что он безмерно талантлив. Да что наши! Тронет Фолкнера или Стэйнбека – загордится! Не всякий нобелевский лауреат вызывает подобное чувство. А их много, ох, много… ну и понятно, с монументами!
Говоривший, а читатель, несомненно, узнал в нем Крамаренко, вдруг повернулся и, вглядываясь в наших героев, пробормотал:
– А это еще что такое? Зыбь какая-то… нет, постой, да это же Новиков! И еще кто-то… Смотри, смотри, Андрей – один из шлифовщиков! Вот те на!
Второй, помоложе, хотя и глянул в их сторону, ничего не увидел:
– Что с вами? Виктор Викторович?
Пол осыпаясь крошкой выправился, загудел и сомкнулся.
– А вы, смотрю, батенька, взялись не за свое дело, – дублет, вспыхнув бахромой, погас.
– Что же думаете, мне нужен был официант?! – возмутился человек в очках.
– Не сомневаюсь… как ружье на стене.
– Ну, уж нет, баловство это или умысел… валить все видения на меня не нужно. Без обма… – он поперхнулся, – без участия времени я и шага бы не сделал. Такой ведь был уговор? Еще действует?
– Только на время романа!
– Так еще не финал.
– Злоупотребляете, батенька, повтором… вырываете из меня промежутки… уже отработанные куски. Больно, знаете ли, – маска укоризны хлынула на лицо, голова качнулась, шевелюра спала.
– А вам знакомо это чувство? Боль? Ах, да… ведь в «облике»! Что ж, учту… Больно должно быть вот кому, – «виновник» кивнул на издателя. – Неужели мимо? Олег Евгеньевич?
Человек в пуловере, с интересом наблюдавший перепалку, удивленно поднял брови:
– А мне-то с чего?
– Так шлифуете монументы… прикладываете руку… так сказать.
– Не себе же! Кого из бывших издателей вы помните? Их при жизни-то не знали. Для вас и стараемся, – он виртуозно вернул обвинение. – Для вас! И вообще, я книг не пишу! Не на того вешаете.
– А Степан Бандера, был такой нелитературный персонаж – тоже никого не убил и даже не воевал. Просидел всю войну в тюрьме у немцев. Однако, каково надгробие! Согласитесь, многие тираны позавидуют. Наследие работает с эхом, раскатисто, злобно! Вот такую молитву оставил по себе дружище Степан… – он было понурил голову, но тут же спохватился: – А из «бывших», в отличие от вас, помню Ивана Сытина, который верил в русского писателя!
Ознакомительная версия.
