всех к нему. К главному человеку в городе. И он послушал бы все, что ты говоришь.
Ещё одна ошибка. Наивная, но, как теперь выясняется, смертельно опасная.
– Нужно было только подойти к тебе, рассказать…
Та же тактика, что и у Эсты? Впрочем, она сработала бы. С сенатором совершенно точно: Джозеф, действительно, всегда внимательно слушал просителей. Когда они приходили, конечно – сам в народ отправлялся нечасто. Со мной же…
– Ты выбрала не лучший момент для разговора. Я тогда… Немного расстроился.
– Но ты говорил, о чем думал. И когда я это поняла, все вокруг и внутри заполыхало. Стало больно. Так больно, что нельзя было больше ничего почувствовать.
Состояние аффекта. Оно же – колдовской транс. Оно же – причина возникновения аномалии, излучающей непонятные волны.
– А потом ты убежала.
– Мне стало страшно. Я не помнила, что случилось, не помнила, почему оказалась в том саду, среди богатых людей. Меня бы обязательно забрали в полицию, если бы поймали.
И отправили бы в какое-нибудь исправительное заведение. Посадили в клетку.
– Ты боишься оказаться запертой?
– А ты? Не боишься потерять свободу?
А она у меня была когда-нибудь? Ни шагу в сторону от протокола. Ненавидишь, к примеру, церковные службы? Все равно обязан присутствовать. Презираешь добрую половину знакомых? Будешь мило улыбаться и кивать, как болванчик. Имидж, репутация, хорошие манеры – эта клетка не просторнее стальной или каменной. Даже если сам закрыл за собой замок. Зато теперь у меня этой самой свободы… Хоть залейся.
– Как-то не думал. Не было повода.
Фыркнула. То ли осуждающе, то ли разочарованно.
– Я не хотела навредить твоему другу.
Пожалуй. Мишенью он точно не был.
– Ты совсем его не помнишь?
– Ну, парень и парень, - пожала плечами. – Стоял рядом с тобой, говорил какие-то глупости.
Не помнит, точно. Хэнк никогда не опускался до глупостей. Вот и в тот вечер все его советы были исключительно разумны и полезны. И конечно, я не последовал ни одному из них. Как обычно.
– Ты вернешь его.
– Как? Я не знаю, что с ним случилось.
– Твоя воспитательница говорит, что это дух. Какой-то Папа вселился в тело.
– Если Папа, то он сам выбирает, что делать. Я тут ни причем.
Ну да, если говорить о лоа, все так и есть. А если вспомнить о «молли»? К сожалению, нет не то, что пользы, а даже смысла пытаться объяснять возможную физику необходимого процесса. Не поймет. Не те термины. В той же среде, что близка Лил, я плаваю, как топор. Остается надеяться, что хватит и намеков.
– Ты открыла для него путь. Показала, куда надо идти, где ему будет хорошо.
– Хорошо? - снова фыркнула. – Это же лоа, ему не бывает…
– Ну, место, где ему будет проще всего обосноваться. Подготовила почву. Так можно сказать?
– Можно.
Если бы можно было ещё убирать этот время от времени возникающий покровительственный тон… А, ладно. Пусть. Переживу.
– Вот он и пришел. И обосновался. Но, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше.
– А если он не захочет уходить?
– Пойми, тут все зависит от тебя. Больше, чем ото всех других.
– Ну да! Лоа легко позвать, но прогнать…
– Не надо прогонять. Нужно просто ещё раз проложить путь. Или сделать что-то, чтобы тут, в искореженном теле, ему было больше не так уютно, как раньше.
– Ты о чем это?
– Вернуть тело в прежний вид. Ясно? Всего лишь захотеть все исправить.
Опустила голову, побурчала, обращаясь к носкам своих сандалий.
– Не могу.
– Можешь!
– Да не могу! Я же тебе говорила… Парень. Твой друг. Его-то я совсем не знаю. Прежний, не прежний… А какой он вообще был?
Ого. Вот мы и приехали. Конечная остановка, все на выход.
* * *
– Долго же ходят молодые ноги! - пожурила нас Мари, встречая на пороге комнаты.
Пока мы добирались домой, мамбо времени зря не теряла: по воздуху плыл аромат кофе и каких-то трав, в сумерках занавешенных окон горели звездочки свечей, тонких и толстых, успевших заплакать пол молочно-белым воском.
– Все готово, можно начинать. И час подходящий, хоть и не ночной.
– Спасибо.
– Что-то не вижу желания, дети. Куда оно вдруг запропастилось? Потеряли по дороге?
Лил шмыгнула носом, предоставляя право ответа мне. Вернее, обязанность.
– Ничего не выйдет, сеньора. Сейчас, по крайней мере. А может быть, вообще никогда.
– Ай-ай-ай! Не используй это дурное слово, не стоит. «Никогда» не существует, у любого события есть срок.
– Простите. Возникла одна трудность. Проблема. Обстоятельство, которое… Я не знаю, что с ним делать, вот и все.
– Но его можно описать словами? – ласково улыбнулась мамбо.
– Конечно.
– Так скажи, а я послушаю.
Лил плюхнулась в кресло, подтянула колени к груди и уткнулась в них носом.
– Мы можем попросить духа уйти и все прочее. И может быть, он даже согласится. Только это ничего не изменит. Вернее, тело обратно не изменится.
– Почему ты так в этом уверен?
– Вы сказали, что духи видят этот мир сердцами. Но дело в том, что если конкретно этот смотрел сердцем Лил…
Вздох из кресла. Глубокий.
– Он не видел, куда именно идет.
– Кажется, начинаю понимать, - кивнула Мари. – Нельзя собрать что-то из черепков, если не знаешь, каким оно должно быть.
– Да, сеньора.
– И только это тебя останавливает?
– А разве этого мало?
Она подошла, сжала в ладонях моё лицо, чуть наклоняя к себе.
– Пусть одно сердце и было слепым, но второе… Неужели второе тоже закрыло свои глаза?
– О чем вы говорите?
– Он твой друг. Ты знаешь его. Это немало.
– Но я не умею разговаривать с духами.
– Зато духи, как оказалось, охотно говорят с тобой. Помнишь? – Мари убрала одну ладонь от моей щеки, показав след ожога. – Их недолго приходится упрашивать.
Не знаю, чем был тот разговор. Наваждением? Спектаклем? Злой шуткой? Неважно. Повторять почему-то не хочется.
– Твой лоа отметил тебя много лет назад. Возможно, ещё до рождения.
Так же, как Лил? Ситуация же обратная, насколько понимаю: не моя мать ходила по мужчинам, а отец оказывал услуги женщинам. Хотя…
Проникновение организмов все равно происходило. Обмен жидкостями, например. И точно так же крупицы многочисленных «молли» могли какое-то время оставаться в теле моего отца. И похоже, повлияли на его собственную матрицу: сумасшедших в роду Дюпонов не было, если верить семейным хроникам. А я появился на свет как раз на пике отцовской «карьеры» жеребца-осеменителя.
– Тебя услышат. Непременно услышат, - пообещала мамбо.
Хорошо, пусть. Но что я могу им сказать?
– Расскажи, каким он
