кусочком луны, потом опять на меня.
– Может, чаю? – наконец спросила она.
– Было бы неплохо.
В жизни бы я не набрался столько наглости стоять у дома малознакомой девушки и ждать, что меня пригласят. Это было выше моих возможностей, но чего не сделаешь ради работы! К тому же если я приду к ней завтра в то же кафе, не факт, что не нарвусь на еще одного маргинала, а если у него не будет браслета? Я думал об этом, пока поднимался по скрипучим лестницам такого же скрипучего дома. Все в нем издавало какие-то звуки – и двери, и петли в них, и оконные рамы с огромными щелями, в которых, свистя, гулял уличный ветер, и мухи, не желавшие умирать, они жужжали и бились в окно. По этажам гудело громкое эхо из голосов соседей из смежных квартир, оно будто ходило по стенам, спускалось по стокам, что-то злобно мыча.
– Нина. – Из двери на втором выглянула соседка и покосилась на меня таким подозрительным взглядом, что я поспешил улыбнуться, дабы расположить ее к себе. Она нахмурилась еще сильнее и посмотрела на Нину. – Девочку я уложила, у меня у самой дел полно.
Нина отдала ей свернутую купюру, женщина засунула ее в лиф, еще раз посмотрела на меня, ухмыльнулась и закрылась у себя в квартире.
– Не обращайте внимания, – сказала Нина, – гостей здесь не любят, тем более таких, как вы.
– А какой я?
– Другой, не ровня.
– Не говорите так, это все предрассудки.
Мы остановились на третьем, возле неприметной двери. Нина осторожно отперла ее, стараясь не скрипеть проржавевшими петлями.
– Проходите на кухню, – указала она, – я сейчас.
В комнате горел приглушенный свет, он падал на пол из щели меж прикрытых штор. Скрипнула кровать, видно, Нина поцеловала малышку, та недовольно замычала, и Нина, сияя, вышла из комнаты.
– Она моя радость, у нее отцовский вздернутый нос, я всегда целую ее в нос, как прихожу. А она вытирается и бурчит.
– Дети, – как будто со знанием дела сказал я.
Нина ставила чай.
Я смотрел на ее хрупкие плечи, которые с трудом поднимали и чайник, на ее узкую фигуру, ссутулившуюся у плиты, и не понимал, чем эта хрупкая женщина могла помешать министерству. Неужели после всего пережитого она опять хочет рискнуть? А если ее засекут… Конечно, засекут, не зря же я здесь. А ведь следующий сценарий может быть еще хуже этого. Может, она думает, что хуже и быть не может, а зря.
– Значит, вы работаете в том кафе уже несколько лет? – Я не знал, с чего начать разговор.
– Да, и это, надо сказать, мне крепко осточертело.
Она села напротив.
– Но ведь это не самая плохая работа.
– Вы думаете? – Она подняла бровь и еще раз осмотрела меня с головы до ног.
– Наверное, – замялся я. – Наверное, есть еще хуже.
– А есть еще лучше, и еще лучше, и еще. – Она остановилась и посмотрела куда-то через меня.
– Наверное, несомненно, есть, – согласился я, нельзя было не согласиться.
Чайник закипел. Нина ринулась снимать его с плиты, чтобы свистом не разбудить дочь.
– Но ведь идти против министерства… – продолжал я.
– Министерство отняло у меня все. Если бы не оно, мой муж был бы жив. Чем помешал им мой ребенок, чем?
– Но есть порядок, законы…
– А, и вы туда же!
– Нет-нет, я не туда же, совсем не туда.
Еще немного, и она догадалась бы, что я за тип. От самого себя мне становилось противно. Какая идиотская у меня все же работа, и никакие служебные квартиры и машины не могли компенсировать весь стыд, который я испытывал в данный момент.
– Я пишу картины, – начала она после небольшого перерыва, – и хочу продавать их под чужим именем. Они ничего не узнают. Кому я нужна?
«О, милая, похоже, они уже все знают», – хотел было выпалить я.
Какая она тебе милая? Совсем с ума сошел? Давай попроси ее показать тебе эти ее картины и сфотографируй их незаметно для протокола.
Ничего я не буду просить!
Слабак!
– А хотите я вам их покажу?
– Кого?
– Картины.
– Ой, не надо…
– Не хотите? – обиделась она.
– Нет хочу, очень хочу.
– Тогда пойдемте.
И птичка в клетке…
– Да заткнись ты!
– Что вы сказали?
– Ничего-ничего.
– Пройдемте, – сказала она, – это в чулане.
Нина спотыкалась обо что-то в темном коридоре.
– Лампочку надо поменять, – будто извинилась она и взяла меня за руку, прокладывая путь. Весь он был заставлен хозяйственной утварью, металлическими ведрами, старыми велосипедами, швабрами, тряпками.
– О боже, что это?
Я стал судорожно смахивать что-то с лица, но оно, мерзкое и липкое, никак не уходило.
– Это паутина, – рассмеялась Нина.
Наконец она щелкнула выключателем и открыла дверь, что таилась в самом конце этого захламленного ада.
В небольшом чулане по периметру вдоль облупленных серых стен одна к другой были приставлены картины. На полках стояли краски, баночки с какой-то жидкостью, пахло маслом и растворителем. Кисточки мохнатыми хвостами выглядывали из металлических банок от кофе. Это была совсем другая жизнь. Я видел, как дышит Нина. Ее грудь поднималась и опускалась, она будто сердцем дышала. Да этот уголок и был ее сердцем, отдушиной. Которую я должен буду разрушить.
– Это прекрасные картины, – я взял одну, – у вас талант, Нина.
Она смущенно заулыбалась.
– Да ладно вам, это просто хобби, – махнула она рукой.
И что министерство могло иметь против хобби? Наверное, ничего, если бы оно так и осталось закрытым вот здесь, в этом самом чулане.
– Но ведь их можно и не продавать, – начал я.
– Как это? – удивилась Нина. – Мне нужна студия, материалы. Да и моя дочь, я хочу хоть немного заработать. Я не знаю, какое будущее гарантирует ей министерство. А если такое же, как у меня? Официанткой в забегаловке. Что тогда? У нее будут хотя бы деньги, деньги, которые смогу скопить для нее я. У моей девочки и так ничего нет, у нее отняли отца, а мать – на ужасной работе. Что будет, когда она поймет, что не такая, как все, что она хуже многих? Я соберу эти деньги ради нее.
Я молчал.
– Я уже все придумала. – Она посмотрела на меня каким-то сумасшедшим от радости взглядом. – За мной ухаживает один мужчина.
О боже, опять?!
Я смолчал.
– Он обещал мне помочь.
Что я ей скажу? Не доверять никому? А я для нее кто?
– Я не могу быть всю жизнь официанткой, понимаете, не могу.
Я понимал.
– Честно сказать, – она замялась, – пару картин я уже продала, и людям они очень понравились. На заработанные деньги я купила новые краски и несколько холстов, я могла бы развернуться.
– А потом что, Нина? Вы не сможете так свободно этим заниматься.
– Вы правы. Здесь не смогу.
– Не понял…
– Я хочу сбежать! Из этого дома, из этого города.
Господи, она не знает, что говорит.
– Неужели вам никогда не хотелось сбежать? – Она посмотрела на меня полными слез глазами.
Хотелось, прямо сейчас…
Мы поговорили еще немного, она все твердила, что заслуживает лучшего, я со
