— У нас тоже есть ученые, но… — он пытался поддержать разговор, но выдавал себя суетливым взглядом.
— Ваши ученые молодцы! Советы будут сотрудничать с ними вскоре! Мы давно идем к этому, годами. Понимаете, о чем я?
Гжегож принимал ее слова на собственный лад, сквозь рассказы о голодающем населении советов, работой за честное слово и партийные значки. Он не находил подтверждения этим знаниям, но не могла быть жизнь закрытого государства столь же гладкой, как кожа юницы.
— Люда, моя прелестная пани, скажи мне, старику… честно скажи… возможно ли это? Почему мы работали на себя, но у нас отобрали все. А вы работали на всех и получили все?
Вопросы насторожили Гида и, казалось, поубавили говорливость. Людмила сняла с головы прозрачную пластину и приклеила на висок замершему от удивления Гжегожу.
«Сидите спокойно, — услышал он знакомый голос. — Смотрите на зелень, слушайте журчание травы… и меня».
Девушка изменилась – с хладнокровием гипнотизера она речью усмирила его пульс, только что шумом застилающий звуки лунного рая.
«Когда вы родились, Гжегож, ваш дед основал мастерскую. Он входил в класс среднего бизнеса – основу капитализма. Но с годами все изменилось: раскрученные частники перестали работать на себя, они ушли непосредственно от дел, и ваша продукция стала безликой. Капитализм утратил основную суть – поддержку инициативы каждого. Возможности глушились корпорациями, спрос формировался ими же, деньги плыли к ним в обход вас, бывших середнячков. Вас не стало – пришла нужда и бедность, волны финансового кризиса поглотили остатки благополучия и опору финансов государства – средний бизнес. Мы… Мы решили отсечь вас, как чужеродный организм, как болезнь…».
Людмила взяла гостя за руку, ощущая, что обновленное сердце работает на износ. «Капитализм научил нас выживать за счет других. Мы перестали производить – довольствовались дешевыми товарами Польши и Китая. Мы перестали работать – нанимали нищих за гроши, а те выли, но делали дело. Мы, славянские народы, попали в зависимости от доллара и МВФ, от Европейского союза и США. Нам оставалось одно – уйти с рынка, учиться работать…».
Гжегож не только слышал, он видел, как Людина мать пекла хлеб и раздавала соседям. Тесто месилось ночью – с семи до девяти женщина работала по забытой специальности ткачихи. Заводы наполнялись людьми в робе и касках, со станков стирали пыль руки, еще помнящие маникюр. Желудки забывали об ананасах, и яблоки становились милее любой сладости. И только спустя тридцать лет Людмила появилась в новых Советах, чтобы учиться, работать и не отказывать себе ни в чем.
— Это сказка, — очнулся Гжегож. Виски горели еще большим недоверием, а рука ощущала холод одиночества. Девушка стояла поодаль и говорила с двумя парнями в военной форме. Те смотрели на поляка так, будто только что признали в нем чужака, и готовы выдрать из клеток тела спасительные гены, забрать здоровье и молодость.
Процессия двинулась к нему – из-за массивных фигур «полицаев» Людмила посылала ему хрупкое сочувствие осунувшимся телом.
— Здравствуйте, Гже… — без смущения один из охранников проглотил незнакомое имя.
— Гжегож, — тихо подсказала гид.
— Пройдемте с нами, — без объяснений и ожидания подняли под руки, потянули за собой, как отъявленного преступника. Удивление провожало его со всех сторон, будто «закон в действии» был в диковинку, и Гжегожу стало еще грустнее. Он готовился к ультиматуму: шпионь или умри – но в голове до сих пор шептались мысли Людмилы. О хорошем старике, мол, жаль его, куда его, что с ним будет, почему. Гиду не положено знать о государственных заговорах, как не нужно было ему вникать в историю Союза.
За единственной «земной» дверью с надписью «Комр. Желудев Виктор Иванович» сидел мужчина в военном костюме советского образца. На простом деревянном столе перед ним лежали часы. Гжегож впился в них взглядом, как на магический артефакт, способный перенести его в крохотную кухню, пусть даже с артритом, только живого. Силы прильнули в тело, когда молодчики усадили его в кресло, а военный подвинул ближе часы.
— Езус Мария! Они идут! — Гжегож схватил тикающий механизм и нежно зажал ладонями. Он гладил поцарапанный временем корпус, протирал потускневшее стекло и любовался гравировкой «Przybytek i syn 2020» со слезами в глазах.
— Ваш дед был настоящим трудягой. Его труд отсчитывает время нашей дружбы, хотя Войцеха давно нет в живых. Я обещал помочь его внуку, — сказал комр, поднимаясь над столом, часами и озадаченным поляком. «Русский размер», — подумал Гжегож, оценивая рост лунного начальника.
— Вам не внедряли никаких передатчиков. Вас не пытались завербовать. Ваше тело не содержит ничего инородного и будет служить только вам. Приятного полета, — Виктор Иванович протянул знакомую металлическую таблетку.
***
Такси отдаляло Гжегожа от Кабацкого леса по снежной каше и лужам.
— Простите, пан, а какое сегодня число? Я запамятовал, — спросил путешественник, расстегивая зимнюю куртку в теплом салоне авто.
— Двадцатое марта, — водитель понимающе кивнул. — Ранняя весна, может, и в нашей жизни наступит оттепель.
— Угу, — кивнул пассажир собственным мыслям и посланным с ночного спутника образам. Советы планировали за два-три года открыть лунные санатории для мирового туризма, сотрудничать с американцами в освоении космоса, оказывать медицинские услуги, разумно приоткрыть дверцу в собственный мир.
Гжегож расплатился с водителем у родного дома, но на второй, жилой этаж не поднялся. Впервые за десять лет открылась витрина старой мастерской и пригласила клиентов проверить время. Поляк сдул пыль с рабочих столов, взял инструменты и зажег лампы. Он, наследник фирмы «Przybytek i syn 2020», решил прожить вновь обретенную жизнь иначе.
Николаев Игорь Игоревич
471: Сны о Марсе
Обычно считается, что Марс – это место где очень-очень холодно. Отчасти это так, но не всегда и не везде. Оптимальное место для закладки марсианской базы – 30–32 градуса южной широты и 297–305 градусов стандартной долготы, в самой низине равнины Эллада. Это дает с одной стороны, летние дневные плюсовые температуры из-за близости к экватору, а с другой стороны – меньший перепад между дневными и ночными температурами. Кроме того, там наибольшее атмосферное давление на поверхности планеты. В плотной куртке и кислородной маске человек способен летним днём бежать без скафандра две-три минуты…
Шаг, вдох… Шаг, выдох… Ноги работают как гидравлические приводы – ровно, в едином ритме, не знающем сбоев. Вдох-выдох, правая нога, левая нога. Если бы не маска и привычная тяжесть баллонов за плечами – можно закрыть глаза и представить, что ты на Земле. Километр до ближайшей метеорологической станции, столько же обратно – два километра быстрого бега, временами переходящего в трусцу. Спорт, тренировка выносливости, мерило собственной силы.
