Ознакомительная версия.
— А в чем, собственно, дело?
— Ты жестоко избила Вадима Суханова.
— Он хотел меня изнасиловать!
— Все равно ты не должна была сопротивляться. Призвание мартинария — максимальное…
— Слушай, трахайся с ним сама, если нравится. А меня уволь, — огрызнулась я.
— Ты не представляешь, какой вред себе и окружающим может причинить твое недопустимое поведение. Трансформация уже началась, и отказ от функционального развития…
— Иди в задницу! — я швырнула трубку.
Что, съели? Я показала ни в чем неповинному аппарату старательно сложенный кукиш. Разумеется, я не против услужить Лиге, когда неудачи падают мне на голову сами, как кирпичи. Но бить себя по башке булыжником — нет уж, увольте. Это что же получается — если я внезапно вытяну счастливый билет, господа «лигачи» потребуют, чтобы я от него отказалась? Разумеется, я глупа. Но не настолько же! Сегодня я неожиданно почувствовала себя счастливой. Мне понравилось быть сильной и уметь дать отпор. Я прекрасно понимала, что сейчас в своей крошечной каморке Вад бесится от злости и обиды. Но в происшедшем мне ничего не хотелось изменить. Выговор Лиги меня только раззадорил. Я — не мартинарий, и не хочу им быть, потому что… Не хочу и всё!
Я бросилась в постель, но сна не было. Ясно было, что драка не закончена, и мне еще наставят в ближайшем будущем синяков. Ну ничего, я тоже попытаюсь пустить в ход зубы. Я вспомнила о проклятом желваке на ладони. Интересно, этот значок — что же, тавро Лиги? А потом может проявиться какая-нибудь буковка? Может «м» — читай «мартинарий», а, может, и «ж» — читай «жопа». Но проверить было нельзя — глубокий порез был заклеен пластырем, а ковырять вновь живое мясо у меня пока не было желания.
Было уже за полночь, когда вновь зазвонил телефон. Я сдернула трубку, и уже открыла рот, чтобы отлаять новоявленного опекуна, но услышала тихий, поначалу не узнанный мною голос:
— Ева, дорогая, как мне освободиться от этой проклятой роли? Я знаю, ты можешь помочь. Верю, что можешь…
Я хотела спросить, кто говорит, но почему-то не решилась.
— Освободиться?! Что может быть проще! — выкрикнула я радостно. — Просто скажите «нет», и вы свободны как птица. Если, конечно, это «нет» для вас важнее всего. А если есть вещи подороже, тогда вы несвободны навсегда. И тут вам никто не поможет — ни Ева, ни Адам.
Мне показалось, что слушавший меня на том конце провода усмехнулся, но не шутке, а моей недалекости, и мысль эта уколола меня пребольно. И я поняла, что моя крошечная победа над собой (а не над Вадом), еще ничего не значит, ибо шкура мартинария намертво приросла ко мне. А самоистязательность мыслей — моя суть, вечное клеймо мартинария.
В трубке уже по-гиеньи хихикали гудки. И только тогда я вспомнила, кому принадлежал голос. Звонил Кентис.
В утренних новостях показывали все то же, что и в вечерних накануне — искореженный, разорванный на две части автобус, застывший возле кромки тротуара. На асфальте, навзничь, раскинув толстые руки и ноги, лежала старуха в луже крови, а вокруг нее раскатилась картошка, разлилось подсолнечное масло. Рыжая панамка, тоже в крови, висела на ветке дерева — отбросило ли ее туда взрывом, или кто-то, в растерянности, повесил ее на ветку, Кентис не знал.
Потом появилось лицо старухи в черном. Но она ничего не говорила, лишь бессвязно выла и махала рукой, пока двое вели ее к машине «скорой». Ее место в объективе занял мужчина лет сорока.
— Я его видел… я видел, — твердил свидетель. — Он выскочил из автобуса и побежал.
Какой-то человек в штатском оттеснил репортера и прикрыл камеру рукой.
— Тайна следствия, — заявил хозяин ладони и исчез из объектива вместе со свидетелем.
После этого показали, как на место трагедии прибыл мэр. Это была излюбленная манера Старика — сразу же, немедленно, прибыть туда, где горит, где взрыв, авария, трупы и возле этих трупов гневно пригрозить и сочувственно пообещать. Это он умел. Самое странное, что ему до сих пор верили.
— Негодяя мы найдем! — Старик так сурово глянул в камеру, что у Кентиса противный холодок пробежал меж лопатками.
Неужели Старик знал? Да какое там «неужели» — наверняка знал. Но тогда и причина тоже была ему известна. О боги, что же делать?!
Всю ночь Кентис не сомкнул глаз — метался по комнате, наливал водку, пил залпом, не закусывая и не хмелея. И ждал звонка. Но Старик так и не позвонил. Несколько раз Кентис пытался лечь. Но лишь закрывал глаза — видел старуху в луже крови, рассыпанную картошку и панамку на ветке. Он тут же вскакивал.
— Я как Раскольников, — бормотал он, хихикая, в который раз наполняя стакан. — Кокнул старушку — и все проблемы решены. Но ведь старуха лучше, чем молодая. Если уж выбирать, то старуху, так ведь? — спросил он у своего отражения в зеркале.
И отражение согласно кивнуло.
— Наверное, в России очень вредные старухи, если их так часто хочется кокнуть, — вздохнул Кентис.
Часа в два он позвонил Еве. Зачем? Он и сам не знал. Может, надеялся, что она скажет что-то спасительное. Женщина должна уметь спасать, иначе ей грош цена. Но Ева пробормотала какую-то чепуху, вообразив, что изрекла афоризм. Ладно, плевать на нее и на ее глупости. Надо, чтобы Старик позвонил. Только и всего. Но он не позвонил. Ни ночью, ни утром. Это молчание было хуже самой суровой отповеди. Это означало одно — Старик принял решение…
Павел Нартов вставал рано и много работал. Он гордился своей целеустремленностью, несгибаемостью и той легкостью, с какой мог отказывать себе в маленьких удовольствиях. Удача его не баловала. Сверстники, ни мало не запыхавшись на подъеме, давно обогнали его, работая вполсилы, не обладая и четвертью его ума и энергии. Но Павел упорствовал, пробивая незыблемость стен, окружающих человека безродного. Его утверждение в команде Старика на столь высоком посту можно считать почти чудом. Нартов никогда не сомневался в себе, а неудачи вызывали в нем лишь злость, подхлестывая ударами плети.
В разговорах Павел любил сравнивать себя с Орасом, подразумевая, что сравнение должно всегда быть в его, Нартова, пользу. «А что думает о вас сам Орас?» —поинтересовался очередной дотошный журналюга. Увы, Орас Павла Нартова просто не замечал. При встречах Андрей Данатович бывал вежлив, но не более того, видя в Павле обычного чиновника среднего звена. Никого на свете Нартов так не ненавидел, как Ораса, хотя, казалось, им нечего было делить.
А жизнь ежечасно искушала. И главным соблазном была Лига, чьи тайны приоткрывал Нартову Старик. Мощь Лиги была неисчерпаема, возможности — безграничны, у Нартова закружилась голова, когда он осознал, ЧТО скрывается за завесой тайны. Сейчас Павел легко мог бы заменить Старика. И так больше половины работы лежала на его плечах. Старик — всего лишь привычная вывеска, и если она исчезнет, то Нартов, всё сделает гораздо правильнее, быстрее и изящнее. Он чувствовал, что перерос свое подчиненное состояние, как детскую одежонку. Старик давно должен был рухнуть, а он продолжал сидеть истуканом, и это не давало Нартову покоя.
Ознакомительная версия.
