Орр встал. Он стоял, глядя на Хабера.
Лицо его было спокойным, но в нем чувствовалось напряжение и сосредоточенность.
— Вы будете сами контролировать свои сны, без помощников? Без контроля?
— Я контролировал ваши сны, а это мой собственный случай, и, конечно, я сам буду первым объектом эксперимента. Это абсолютно этическое обязательство. В моем случае контроль будет полным.
— Я пробовал аутогипноз, прежде чем пристраститься к наркотикам…
— Да, вы упоминали об этом. Конечно, у вас не получилось. Вопрос о сопротивляющемся субъекте, достигшем успешного аутовнушения, довольно интересен, но он ничего не доказывает. Вы не профессиональный психолог, вы же не тренированный гипнотизер, и вообще были выведены из эмоционального равновесия. Я точно знаю, что делаю. Я хочу внушить себе нужный сон во всех подробностях, как будто мой мозг бодрствует. Всю прошлую неделю я делал это, я готовился, Когда Усилитель синхронизирует общий рисунок е-стадии с моей собственностью — j-стадией, мои сны станут эффективными, и тогда…
Губы в кудрявой бороде сложились в напряженную улыбку экстаза, и Орр отвернулся, как будто увидел нечто, не предназначавшееся для других, ужасающее и патетическое.
— Тогда мир станет подобен небу, а люди превратятся в богов!
— Мы уже боги, — сказал Орр, но Хабер не обратил на него внимания.
— Бояться нечего. Опасность существовала — мы знаем это — пока вы один обладали способностью е-снов и не знали, что с ней делать. Если бы вы не попали ко мне, если бы вас не направили в опытные руки, кто знает, что произошло бы? Но вы здесь — я знаю все. Как говорят, гениальность — это способность оказаться в нужном месте и в нужное время!
Он громко рассмеялся.
— Теперь нечего бояться! Все в наших руках. Я знаю, что делаю, что делать и как делать. Я знаю, куда иду.
— Вулканы изрыгают пламя, — пробормотал Орр. — Что?
— Я могу идти?
— Завтра в пять.
— Я приду, — сказал Орр и вышел.
10
Было только три часа. Ему следовало вернуться в свой кабинет и закончить план игровых площадок для юго-восточного пригорода, но он не пошел. Он подумал и отбросил эту мысль. Хотя память уверяла его, что он занимает этот пост уже пять лет, но он не верил своей памяти, работа казалась ему нереальной и не его работой.
Он сознавал, что считает нереальной значительную часть единственной реальности, в которой он сейчас существует. Он подвергался тому же риску, что и душевнобольные. Он мог утратить свободную волю, Он понимал, что нереальность ведет к ужасам и фантазиям. И все же в жизни не было реальности, она была пустой. Сон, создававший, без необходимости этого создания, оказался плоским и мелким.
Он пойдет домой, не станет принимать лекарство, уснет, и пусть будет что будет.
Он спустился на фуникулере в Нижний город, но вместо того, чтобы сесть в троллейбус, пошел пешком к своему району. Он всегда любил ходить пешком.
У Парка радости сохранилась часть старого шоссе — огромное сооружение, вероятно, восходившее к последним безумным конвульсиям дорожной машины семидесятых.
Должно быть, шоссе вело на мост Марквам, но сейчас оно неожиданно обрывалось в воздухе в тридцати футах над Фронте-авеню. Шоссе не разрушали и не перестраивали, должно быть потому, что такое безобразие, на взгляд американца, стало невидимым. Так оно и стояло. Несколько кустов пробилось сквозь дорожное покрытие, а кругом поднимались здания, как ласточкины гнезда на утесе.
Здесь находился самый отсталый район города с маленькими магазинчиками, базарчиками, маленькими ресторанами и прочим.
Все это тщательно пыталось бороться с всеобъемлющим производством-распределением огромных предприятий МПЦ, через которые шло теперь девяносто процентов мировой торговли.
Один из таких магазинчиков находился как раз под шоссе. Вывеска над окнами гласила: «Антиквар», а на стекле выцветшей краской было написано: «Раритеты». В витрине стоял кривобокий глиняный кувшин ручной работы, кресло-качалка с изъеденной молью шалью и различные бытовые предметы: подкова, часы с ручным заводом, какой-то загадочный предмет из маслодельни, фотография президента Эйзенхауэра, треснувший стеклянный шар с тремя эквадорскими монетами, пластиковое сиденье для туалета, разрисованное маленькими крабами и водорослями, старый телевизор. Орр подумал, что именно в таком месте могла работать мать Хитзер. Повинуясь импульсу, он вошел.
Внутри было прохладно и темно. Одну из стен образовывала подпорка шоссе — высокая бетонная плоскость, похожая на стену в подводной пещере. Из-за теней, громоздкой мебели, подлинно древних и подложно древних, но одинаково бесполезных предметов появилась большая фигура. Казалось, она молча плывет вперед. Владельцем магазина был чужак.
Он поднял левый локоть и сказал:
— Добрый день. Хотите купить что-либо?
— Спасибо, я только посмотрю.
— Пожалуйста, продолжайте это занятие, — сказал хозяин.
Он слегка отступил в тень и застыл.
Орр осмотрел старый веер, домашний проектор пятидесятых годов, груду журналов, оцененных очень дорого, взвесил в руке стальной молоток и восхитился его равновесием: хороший инструмент, по-настоящему хороший.
— Сколько? — спросил он у хозяина.
Он гадал, откуда к чужаку попало все это, эти обломки древней Америки.
— Любая цена приемлема, — ответил чужак. Гениальная точка зрения.
— Я хочу вас спросить, что на вашем языке означает слово «яхклу»?
Хозяин снова медленно выплыл вперед, осторожно двигаясь среди хрупких предметов.
— Некоммуникабельно. Язык, используемый для общения с индивидуумами, не содержит соответствующих понятий, Джорджор.
Правая рука, большая, зеленоватая и похожая на плавник, медленно вытянулась вперед.
— Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
Орр пожал эту руку. Чужак стоял неподвижно, очевидно разглядывая его, хотя никаких глаз не было видно на его голове — если это голова. Есть ли голова у этих существ? Орр этого не знал, но чувствовал он себя с Тьюа’к Эпнпе Эннбе очень легко.
— Не приходилось ли вам встречаться с некой Лилач? — снова повинуясь импульсу спросил Орр.
— Лилач? Нет. Вы ищете Лилач?
— Я ее потерял.
— Пересечения скрыты в тумане, — заметил чужак.
— В том-то и дело, — сказал ему Орр.
Он взял со стола белый бюст Франца Шуберта примерно в два дюйма высотой.
Лицо Шуберта было спокойно и невыразительно — маленький очкастый Будда.
— Сколько за это?
— Пять новых центов, — ответил Тьюа’к Эннбе.
Орр достал монету.
