Это ужасно — стать героем новостей.
— Мое дежурство заканчивается через десять минут, если хотите, я отвезу вас в Эскикей, — предлагает женщина-офицер.
— Да, спасибо.
— Хорошо, тогда я схожу сначала в дамскую комнату.
Коридор пуст, все медсестры сидят спиной, не обращая внимания на толстого старика в темном костюме. Георгиос высыпает содержимое мешка на пол.
— Идите к нему, — шепчет он. Как он и ожидал, битботы привязаны к запаху Джана. Лужа роботов размером с комара колышется, на ее поверхности видны волны и странные геометрические узоры, а потом она с невероятной скоростью вытягивается в линию и проползает под дверь. Георгиос наблюдает за этим, пока последний из битботов не исчезает под дверью.
Так же было и с его миром. Год за годом, десятилетие за десятилетием Георгиос сжимал границы собственной жизни вокруг себя: Стамбульский университет, сообщество экономистов, греческая диаспора, Эскикей, три старых грека и владелец чайной, старый дом дервиша и белые стены, полные городов, которые Георгиос боится посетить. Пластиковый стул в больнице и пустой пакет на коленях.
Он потерял все.
Женщина-офицер выходит из дамской комнаты освеженная и полная сил.
— Идем?
— Да, можно я только быстренько позвоню?
— Хорошо.
Георгиос переходит туда, где можно пользоваться цептепом. Он и так натворил достаточно без того, чтобы телефонный звонок вмешивался в работу аппаратов, которые запускают модифицированные импульсы в сердце Джана. Телефон звонит. Сейчас, наверное, тяжело дозвониться. Просчитался со временем. Надейся, старина. Позволь себе надеяться. О, дозвонился. Трубку подняли.
— Ариана, не улетай. Не сегодня. Не садись на самолет. Не уезжай.
Последние лучи солнца освещают галерею на верхнем этаже дома дервиша. Люди выходят из автобусов и трамваев и идут домой, пересекая площадь Адема Деде разными тропками и направляясь в многоквартирные дома и конаки старого Эскикей. Если они идут более размеренной походкой, чем раньше, если меньше торопятся, останавливаются на ступеньках и болтают, так это потому, что наконец-то спала жара. Пришла прохлада. Таким вечером надо насладиться в типичной стамбульской манере. Купить газету у Айдына, фрукты или хлеб у Кенана, кофе у Бюлента или его постоянного конкурента Айкута через площадь.
Ставни книжного магазина закрыты. Сумерки сгущаются над площадью Адема Деде, словно стая птиц, поднявшихся в воздух, а Лейла Гюльташлы может думать только о том, чтобы поцарапать ключом «ауди» Аднана Сариоглу.
— Она заведует галереей! — жалуется Лейла Асо. — Что она понимает в маркетинге? Это я все устроила, а что в итоге? Производство! Это я должна ездить с Аднаном на встречи, разговаривать с оптовиками, заключать сделки.
Она довольствуется тем, что пинает колеса «ауди». Красивая машина. Но царапать автомобиль было бы выражением злобы, а она не ощущает злобы, ей просто кажется, что ее недооценили, да и Бюлент из чайной смотрит.
— Это капитализм, — говорит Асо. Он запрокинул голову и стоит, не шевелясь, ощущая, как воздушные потоки касаются лица. Выглядит как святой.
— Ты так спокоен.
— У меня на это миллион причин.
— Даже два миллиона.
— Разумеется, они захотят выплачивать себе большие зарплаты и перевести как можно больше денег в необоротные активы, но это все равно дешево.
— И тебя все устраивает?
— Мы сможем создать преобразователь Бесарани — Джейлана. Мы произведем стартовый выстрел для новой промышленной революции. Мы успеем изменить мир в течение наших жизней. Правда, название идиотское. Ну об этом мы потом поговорим. Да и проценты маловаты, но это опять же закон больших чисел. Очень-очень больших чисел.
— А еще мне придется искать новое жилье, я имею в виду, не могу же я теперь жить так близко к галерее…
— Лейла, — мягко говорит Асо. — Замолчи. Хватит уже о делах, о работе, о деньгах, о сделках. Сегодня такой прекрасный вечер.
И правда, вдруг понимает Лейла. Вечер расползается по ее телу, как и по небу, минута за минутой, пурпурные сумерки с золотистыми прожилками. Воздух пахнет по-новому. От света захватывает дух: все вокруг кажется сияющим, потому что через несколько мгновений свет потухнет. Бюлент уже зажег вокруг витрины маленькие китайские фонарики, а лавка Кенана освещается изнутри. В квартирах на площади Адема Деде зажигаются огни. Лейле никогда не нравилась эта площадь, никогда не нравился дом дервиша и Эскикей. Здесь нет ни горизонта, ни панорамы, ни потрясающих видов. Куда ни глянь, увидишь другое здание. Кажется, что дома прижимаются к ее окну, полные глаз, ртов и чужих громких жизней. В этом месте не рады молодости, оно переполнено историей и старыми воспоминаниями. Она понимает, почему подружки при первой же возможности сбежали. Здесь много женщин, но это не их мир, он старинный, мужской и замкнутый. Лейле он никогда не нравился и не понравился, она приняла решение уехать и уже дождаться не может, когда же уберется отсюда, но в такой вечер почти забывает об этом.
— Знаешь, я, может, домой уеду. — Лейла видит, как Асо внезапно остолбенел. Почему, что, из-за чего, из-за меня? Она быстро добавляет: — Ну, съезжу проведать их, удостоверюсь, что там все нормально, и томаты по-прежнему растут. На пару дней, не больше.
Асо все так же в оцепенении. Он выглядел шокированным, когда Лейла сказала об отъезде домой, словно бы он больше ее никогда не увидит. Словно бы он будет по ней скучать. Это невероятно. Но вот вам урок из Демре: секрет ее бесшабашной и постоянно растущей семьи в том, что любовь всегда у вас под носом. Вы любите то, что видите каждый день.
— Асо, — внезапно говорит Лейла, — пойдем поужинаем. Не знаю, куда, просто куда-нибудь подальше отсюда, где мы не будем говорить о делах, а я смогу снять эти проклятые туфли.
— Типа свидание.
— Нет, типа пойти и поесть… Да, свидание. В каком-нибудь приятном месте, откуда открывается красивый вид, где можно заказать вино, на столе хорошая скатерть, а окружающие будут обращаться с тобой вежливо, поскольку на тебе костюм. Куда-нибудь, где можно чуток побыть гламурными. Асо, что думаешь?
Пару минут он молчит. Лейла боится, что все испортила, наговорив слишком много. Может, она всегда была дерьмовым маркетологом и добилась всего только благодаря самоуверенности. Которая сейчас утекает в почву через подошвы ее элегантных туфель, словно вода.
— Давай, — говорит Асо, — с удовольствием.
Ты маленький детектив и лежишь на огромной кровати, которая опускается, поднимается и меняет конфигурацию силой мысли. У тебя на лице маска, катетер в руке, а аппараты наблюдают за тобой с такой отдачей, с какой люди молятся. Ты прямо чувствуешь, как волоски на коже стоят дыбом. Это все от пристального наблюдения аппаратов. Вот эта непрерывная синяя линия — биение твоего сердца. А вот мерцающий призрак самого сердца. Оно работает, работает и работает без отдыху. Тебя это изумляет. Под экранами горит куча циферок и еще какие-то маленькие экраны; ты не можешь прочитать, что там, не поворачивая головы, но медсестра категорически запретила вертеть головой, а то может вывалиться катетер или отключатся все эти проводки, которые подсоединены к груди.
