Когда мы приехали, было уже три часа ночи. Я хорошо помню это время — над входом в Институт висели большие часы со светящимся циферблатом. Меня провели внутрь, несколько раз мы пересаживались с лифта на лифт, опускались и поднимались, а потом пришли в большую комнату. И вижу я — Слон лежит, прикрытый простыней, а в руку воткнута трубка от капельницы. Но дышит, глаза открыты. Вокруг него человек пять кураторов топчется, суетится. Один из них, видимо, старший, спрашивает: «Это и есть Малыш?» Да, говорят, Алекс Кочек, по прозвищу Малыш. Тот кивнул — давайте его сюда.
Меня подтолкнули к Слону, а я ничего сказать не могу — слезы душат. Но учитель меня узнал и что-то зашептал. Я наклонился, ничего разобрать не могу: тихо говорит. Сил у Слона почти не осталось. Тогда учитель показал глазами — подай, мол… Я его хорошо понимал, за четыре года изучил. Что, спрашиваю, подать — воды, сигарет? Нет, мотает головой, не то. Тогда я догадался — куртку! Точно, закивал.
Кураторы притащили его куртку. Слон руку чуть приподнял, пальцами ее коснулся, и снова что-то мне сказать хочет. Но силы его окончательно оставили: откинулся на подушку, захрипел и помер. Все вокруг забегали, засуетились, врача позвали, лекарство колоть… Но поздно уже было, смерть, как известно, своих не отдает. Особенно проводников. Пока все суетились, я в углу стоял и тихо плакал — со Слоном прощался. Наконец старший куратор обо мне вспомнил и приказал: «Заприте его!»
Меня снова куда-то повели. Отконвоировали в маленькую комнатку без окон, где были только стол, стул да железная койка. У меня от всего пережитого сил уже не осталось — повалился и уснул.
Утром меня разбудили, принесли кашу, чай, позволили умыться и привести себя в порядок. Потом пришел главный институтский начальник. Выглядел он солидно: подтянутый, седой, выражение лица значительное. Сел напротив и говорит: «Ну, Малыш, давай знакомиться. Я Курт Ригель, директор Института. Как тебя зовут, и как ты к Яну Лешеку попал, я знаю…» Тут я его перебил: «К какому-такому Лешеку? Не знаю!»
Седой улыбнулся: «Так Слона на самом деле зовут, это его настоящая фамилия, как твоя — Кочек. А скажи-ка мне, Малыш, что тебе прошептал Слон перед смертью? Только не ври мне, по глазам увижу!» Я и не собирался врать, ответил честно: да, пытался Слон мне что-то сказать, да не успел — скончался. Как только куртку свою погладил, так сразу и преставился. Да вы сами, наверное, все видели!
Верно, говорит Ригель, видел. И куртку его приказал проверить, каждый шовчик прощупать. Кое-что мы обнаружили — личную карту Слона. Вещь, бесспорно, интересную и нужную, но к нашему делу отношения не имеющую. Ты, кстати, знаешь, зачем Слон в дыру в последнее время ходил?
Знаю, отвечаю. Комнату счастья искал. Только ерунда все это, нет никакой Комнаты. Легенда, выдумка, байка для туристов. Директор слегка улыбнулся: «Почему ты так думаешь?»
Столько лет, говорю, все искали, дыру перерыли, но не нашли. Я и сам не раз в дыре бывал, много чего видел, но Комнату счастья — нет. Ригель ухмыльнулся: «Малыш, ты ошибаешься — есть она, это доказано. Слон ее нашел, да только нам рассказать не успел. Может, он тебе что-нибудь прошептал? Или хотя бы намекнул?»
— Нет, — отвечаю, — не успел.
— Ладно, жаль, — говорит Ригель, — хотя очень странно. Сделаем так: ты у нас поживи пока, может, что и вспомнишь…
В общем, продержали они меня три дня, несколько раз Ригель приходил, расспрашивал, но ничего не добился. Я твердо стоял на своем: ничего не знаю. Наконец кураторы от меня отстали. А поскольку я тогда был несовершеннолетний, и близких родственников у меня не осталось (тетка уже умерла), то определили в социальный приют, где я и провел полтора года. Затем, в 16 лет, перевели в училище под Конгехорсом — для трудных подростков. Конечно, это была не тюрьма, но близко к тому: за территорию не выйдешь, лишнего слова не скажешь. Однако имелись и свои плюсы: я получил кое-какое образование и даже специальность.
Два года потом я жил в Бреслау — работал на автомобильном заводе. А позавчера, взяв отпуск, вернулся в свой родной город — отдохнуть, побродить, повспоминать. И вот я тут.
Кстати, кураторы отдали мне куртку Слона. Когда я уже выходил из Института, один из охранников протянул сверток. Разворачиваю — а там куртка учителя. Мне сказали, что это по приказу директора, типа, за помощь. С тех пор я ее и ношу. И сейчас она на мне, родная.
Ноги сами несли меня по знакомым улицам, вот центр города и старинная Рыночная площадь. На ее углу все еще находилась знакомая пивная — «У Толстого Ганса».
За годы моего отсутствия Ганс еще больше потолстел — его округлая фигура едва помещалась за прилавком, но маленькие, заплывшие глазки смотрели по-прежнему хитро и подозрительно. Я заказал кружку светлого мэйнского — проводники по традиции пьют только его. Ганс налил полный бокал и прищурился — видно, пытался вспомнить, где раньше меня видел.
— Слушай, парень, — наконец изрек он, — ты, случаем, не из наших? Что-то мне твоя физиономия уж очень знакомая. Да и на туриста ты не больно-то похож…
— Ага, — кивнул я, — из тутошних. Только давненько не был дома, целых семь лет…
— Малыш! — выдохнул Ганс и радостно заулыбался. — Здорово, чертяга, рад тебя видеть! Ну, рассказывай, где был, что делал?
— Рассказывать особенно нечего, — пожал я плечами, — после смерти Слона жил в приюте, потом в училище. А теперь работаю в Бреслау, электриком на автомобильном заводе.
— Да-да, — закивал Ганс, — Слон… После его гибели много разных слухов ходило: что Комнату счастья он якобы нашел, но ни с кем делиться не захотел. За что его кураторы и убили… А ты от них сбежал и за границу подался. Получается, что враки это, ты почти рядом жил. Ну, и как оно там, в приюте?
— По-всякому, — махнул я рукой, — но в основном фигово. Скажи лучше, кто из наших здесь остался?
— Да почти никого, — подумав, ответил Ганс, — времена, Малыш, сильно изменились. Теперь у нас всем заправляют китайцы — взяли дыру под свой контроль и заставляют отдавать товар за полцены. И с кураторами они договорились… В общем, трудно мы живем, паршиво.
— Неужели никто не возмущается? — удивился я. — Отдавать товар за полцены? Это же чистый грабеж!
— Были такие, кто отказался под китайцев лечь, — кивнул Ганс, — только с ними быстро разобрались. И довольно жестко. А после того как Хачика убили и Серого покалечили, все сразу и замолчали. Своя рубашка, знаешь ли, ближе к телу.
— А что с Серым?
— Ты загляни в богадельню, — посоветовал Ганс, — он теперь там живет, в коляске сидит и слюни пускает, ни говорить, ни двигаться не может. И всю память у него отшибло…
