– Придется тебе приблизиться к нему. Я хочу убедиться, что он достоин моего выбора.- И после паузы добавил: – Кто лучше моего друга справится с таким щепетильным заданием?
– Но Кунмангур и без того твой преемник по положению, второй человек на планете, достойнейший Слуга, снискавший любовь…
– Я должен быть уверен, что сам он так не считает. Ты станешь его искусителем. Призовешь спасти Лех от чудовищной деспотии Болта, от рабского пути сольников и тупика улиток. И мы увидим, станет ли у него силы духа, мудрости и благородства найти верную дорогу.
– Но почему я? И как?
– Потому что я тебя люблю и верю тебе. А как? Ты найдешь способ. Я помогу.
– Кунмангур уничтожит меня!
– Не преуменьшай свои силы.
– Какие силы у простого чиновника куратория кадров?
– Огромные. Особенно у такого усердного чиновника, который штудирует досье Слуг и, хотя не делает выписок, отличается превосходной памятью. Я всегда тебе завидовал в школе. Стоило прочитать любую ахинею однажды – и ты знал ее наизусть. Масса свободного времени. Да мы все тебе завидовали.
По лицу Иоскеги пробежала судорога.
– Знал? Ты знал? Болт, Болт! Не думай, я не умышлял против тебя. Наоборот…
– Не мели чушь. Твои паршивые студенты начнут раскалываться один за другим. Половина из них пишет регулярные отчеты для КОС. И в учебники истории ты войдешь не как тираноборец, а как холуй сольников, торгующий честью родины, жалкий предатель, падкий на мелкие подачки и льстивые статейки газетчиков прогнившей и погрязшей в пороке и роскоши Земли. Или как наймит улиток, стоящий на пути свободного развития великого Леха. Я подумаю, кем тебя представить.
Внезапно Иоскега успокоился. Налил себе вина. Выпил полбокала.
– Со мной кончено. Я не стану вымаливать легкой смерти. Знай только, не один я выучил эти досье. Не только у меня хорошая память.
– Знаю, мой мужественный и предусмотрительный друг. Знаю, что у Купки прекрасная память и множество других достоинств. С ней все в порядке, надеюсь? Ведь так она пишет милому Иоске?
– Я не получал от нее писем.
– Как! Она не сообщила, что они с малышом в безопасности, что приняли их хорошо, что она положила записи в известное тебе место? Ты не получил письма? Мне придется строго взыскать с моих людей за это упущение.
Иоскега застонал.
– Ты перехватил Свана? Проклятье. Все равно тебе не добраться до Купки. Не посмеешь! Записи станут известны всем.
– Идиот! Думаешь, я боюсь твоих разоблачений? Да они мне на руку – моего досье там нет, а этих давно пора менять. Впрочем, мне по душе, как ты держишься. Но силу дает тебе не чувство правоты, нет. Уверенность, что твоя жена и твой сын в безопасности. Так?
Иоскега молчат.
– А они здесь, в двух шагах от нас, за стеной.
– Лжешь!
– Ты думаешь, что Купка верна тебе и будет оплакивать твою мучительную смерть, а она сама под мою диктовку написала письмо, которое тебе передал Сван.
– Лжешь! – захрипел Иоскега.
Болт положил ладонь на край стола. Явился розовый горбун.
– Пусть войдут.
Лицо женщины было припухшим, пятна пудры лежали под глазами, на лбу. К бедру жался рыжий мальчик лет пяти. Купка подошла к мужу и, упав на колени, уткнулась в сиреневую ткань рубахи.
– Иоска! Нет мне прощенья. Не прощай меня. Я не смогла… Он… Он грозил… его…- Она мотнула головой в сторону сына.Не могла я-а-а…Женщина завыла горько и тошно.
Иоскега одной рукой тронул волосы жены, другой привлек мальчика.
– Пощади ребенка, Цесариум. Ради своей Салимы. Они ровесники. Не губи его, Болт.
– Как можно поднять руку на ребенка, сына моего бывшего друга!
Иоскега задохнулся.
– Ты не тронешь его, Цесариум? Слава тебе, великий и справедливый! Женщина, не передо мной тебе следует стоять на коленях. Вот человек, достойный поклонения! Он милостив и великодушен к нам, предавшим его! Он щадит нашего мальчика. Он не причинит ему вреда. Благодари Цесариума, Купка! – Иоскега полз к Болту, стараясь дотянуться до мягкого желтого сапога.
– Будет тебе! – Болт снова нажал на край стола.- Уведите женщину и ребенка. А теперь, Иоскега,- продолжал он,- теперь – к делу!
Иоскега стоял на коленях.
– У меня нет времени на уговоры. Вернемся к Кунмангуру.
– Так ты милуешь меня, Болт?
– Все зависит от тебя. Иди и думай. Как приблизиться к Кунмангуру, не вызвав подозрения. Как сплести обширный, разветвленный заговор, во главе которого он встанет. Чем больше Слуг привлечешь ты под знамена великой борьбы с Болтом, тем длиннее и привольней будет твоя жизнь, жизнь твоей женушки, жизнь твоего сына. Ровесника, как ты справедливо сказал, моей Салимы. Иди!
Изображение погасло. Стало темно. Крупные звезды повисли над морем.
– У вас есть еще что-нибудь? – спросил Андрис.- Какие-нибудь записи?
– Почти ничего. Бессвязные обрывки официальной хроники. Салима – ей лет тринадцать – въезжает на ейле в Зал изъявления воли народа Черепахового дворца, и отец держит стремя, пока она слезает с седла. Сын Иоскеги командует парадом Верных. Болт произносит речь перед воспитанниками приюта "Надежда Леха" – детьми, отказавшимися от своих родителей – сольников и…
– Улиток? – догадался Велько.
– Улиток,- подтвердил Год.
– Значит, все это снималось давно? Что с ними стало?
– Над Кунмангуром и большой группой связанных с ним крупных чиновников различных кураториев был устроен показательный процесс. Несмотря на громкие покаянные речи, все были казнены. Сохранил мужество лишь сам Кунмангур. Говорили, что Болт приходил к нему в камеру перед казнью, обещал жизнь в обмен на публичное раскаяние, но получил плевок в лицо. Иоскега возвысился. Через год, однако, выяснилось, что он оклеветал преданного соратника Цесариума Кунмангура и множество других достойных людей. Естественно, Иоскега был судим и казнен. Когда пришли за его сыном, Купка перерезала себе горло. Мальчик, однако, тогда уцелел: Салима вцепилась в него, и стражники отступили. Цесариум распорядился сохранить мальчику жизнь. Подобно Моисею, он воспитывался в доме Цесариума и в шестнадцать лет стал во главе гвардейского манипула Верных. Позже Болт приказал удавить юного любимца армии, после чего устроил погром среди офицеров, приписав убийство начальника гвардии прокравшимся в армию…
– Сольникам? – ехидно спросил Велько.
– Не сольникам и не улиткам,- холодно ответил Авсей Год.-Их к тому времени уже не существовало. Я думаю, их и раньше-то не было. На сей раз удар был нанесен кадилыцикам – так назывались злоумышленники, которые извращали и дискредитировали учение и практику правления Болта лицемерным и неумеренным восхвалением. Тут Цесариум, видимо, оплошал. Поняв, что спасения нет, недоеденные Слуги сами его сожрали. Торопливо, с костями и пуговицами. Было объявлено, что Болт скоропостижно скончался. Великий траур пал на Лех.
