слабые больные ноги, некстати вспомнил Дрейк. Тогда почему он ходит обедать именно сюда, на дальнюю лавочку?
– Что случилось с этой сотрудницей? – негромко спросил Дрейк.
Ванхортон на мгновение остановился, колыхнувшись всем телом.
– Ничего плохого, – буркнул он через плечо. – За исключением того, что раз в две недели она вынуждена сидеть с тройней, пока этот охламон загорает здесь со своим котом.
Проскрипев по гравию ко входу в здание, Ванхортон приложил пропуск и вошел внутрь. Дрейк остался сидеть на лавочке, запрокинув голову и прикрыв глаза.
Послеполуденное солнце плавилось на его лице и шее, стекая каплями пота в расстегнутый ворот рубашки. Серое здание Департамента возвышалось за спиной, не давая тени. Жара становилась невыносимой.
Дрейк выпрямился и достал из кармана коммуникатор. Станция была в двух шагах от нижнего уровня. Ближайший пневмопоезд на Восточное побережье отходил через семнадцать минут.
Перед тем как войти в приемную, Эштон всегда мысленно считал до пяти, на каждый счет расслабляя лицевые мышцы. Но сегодня это давалось ему с трудом.
«Один», – подумал он, выходя из лифта на 49 этаже офисной высотки, и слегка пошевелил затекшими плечами.
После того как они с Мией узнали предполагаемый пол будущего ребенка, Эштон перебрался на кушетку в гостиной. Это получилось как-то само собой. В первую ночь Мия просто ушла в спальню, закрыв дверь. Минут сорок Эштон простоял под дверью, слушая шорох одежды и одеяла, не в силах взяться за ручку. Когда в спальне наступила тишина, он пошел спать на кушетку. Утром он обнаружил, что накрыт пледом.
Мия проснулась раньше и уже собиралась на пневмопоезд. Уходя на работу, Эштон свернул и убрал плед, но вечером плед снова лежал на кушетке. Через неделю Эштон забрал из спальни свою подушку: по утрам у него стала болеть шея.
«…два», – ему пришлось потереть веки пальцами, чтобы хоть немного расслабить глаза.
За всю историю человечества никому еще не удалось выспаться на кушетке, с раздражением подумал Эштон, идя по коридору между прозрачными дверями, ведущими в чужие приемные. Когда они с Мией покупали мебель для гостиной, никто не подумал, что она должна обеспечивать ортопедическую поддержку для всего тела. Единственное, что их интересовало, – это прочность. Изящную дизайнерскую софу, подаренную его родителями на свадьбу, они сломали дней через десять.
«Три…»
Нет, сегодня определенно ничего не получалось. Эштон ускорил шаг, проходя мимо приемной Дарин. За прозрачной дверью, как обычно, бесились дети: Дарин работала с двухлетками, расширяя доступный им гендерный спектр, потому что это было залогом полноценной жизни и, главное, карьеры.
Следующая дверь вела в приемную Леннарта, который лечил эндогенную депрессию и тревожное расстройство у взрослых. Встречая Дарин в коридоре, он неизменно спрашивал у нее, как поживают его будущие клиенты, а та в ответ интересовалась, подготовил ли он свою практику к передаче на случай получения номера. На всём этаже Леннарт был единственным, кто принципиально отказывался это делать. Он утверждал, что это противоречит установке «живи в моменте», которую они продают клиентам Центра психологической поддержки и реабилитации по восемьсот, а то и по девятьсот кредов за час – дороже, чем грамм уличного грэя.
«Четыре…»
Эштон свернул за угол и остановился перед дверью со старомодной металлической табличкой «Д-р Э. Герингер, психотерапевт». Кабинет – как и практика – достался ему от отца, крупного ученого, занимавшегося системным анализом тревожности в дисфункциональных группах. Эштон часто думал, что знаменитый психолог Элизеус Герингер выбрал имя для своего единственного сына специально, чтобы не менять табличку на двери кабинета.
Внутри уже кто-то был. Эштон поморщился, взглянув на часы: до первого приема оставалось еще целых двадцать минут. Так рано приходят только новички или те, у кого за выходные что-то случилось. Ни то, ни другое не воодушевляло, но торчать в коридоре было глупо, так что Эштон выдохнул: «Пять», – улыбнулся и открыл дверь.
У входа в кабинет сидела очень красивая девушка с угольночерной кожей и прозрачными глазами цвета воды в неглубокой ванне. Операции по изменению пигментации радужки были дорогими, но пользовались популярностью у приверженцев идеи глобальной культурной апроприации. Движение называлось «Одна планета – одна культура» и настаивало на том, что каноны красоты, принятые в микрокультурах генетических меньшинств, принадлежат всему человечеству.
Эштон вздохнул. Он не любил работать с активистами. Активисты носили на себе чужие травмы как щит, старательно заслоняя ими свои собственные.
– Прием начнется в десять, – сказал Эштон, вставляя карту-ключ в регистратор на стойке ресепшн. – Можете пока подождать здесь.
– У нас с вами будет всего одна встреча, – спокойно сказала девушка. – Не хотелось бы провести здесь больше времени, чем необходимо.
С этими словами она встала, открыла дверь кабинета и прошла внутрь. Эштону ничего не оставалось, как последовать за ней.
Когда он вошел, она уже устроилась на диване перед пустым креслом. В успокаивающем полумраке кабинета ее странные водянистые глаза светились белым – так, словно у нее вообще не было радужки. Эштон поежился и сел за стол – не столько для того, чтобы просмотреть ее историю болезни, сколько чтобы не оказаться под прицелом белого взгляда.
– Обычно мы определяем необходимое количество сессий совместно с клиентом, – сказал Эштон, выводя на экран информацию о пациенте «AD082835-1000». – Для этого нужно сперва обозначить проблему…
– Никакой проблемы нет, – сказала девушка всё так же спокойно. – Вы аккредитованный психолог Центра Сновидений. Я обещала жене, что проконсультируюсь по поводу Переноса.
Ее диагноз даже не имел названия – только медицинский код из нескольких цифр и букв, индикатор поломки в определенном наборе генов. Эштон взглянул на девушку поверх экрана и заметил, что она крепко держит себя за левую руку – так, словно сама себя привела и усадила на диван.
– Расскажите, как вы узнали о своем диагнозе, Кайра, – мягко сказал он. – Вы же не против, чтобы я к вам так обращался?
– Так же, как все узнают о получении номера, – улыбнулась Кайра. – Мы ехали на гироскутере. Я отключилась и пролетела полтора уровня вниз. В больнице мне нарастили сломанную кость и отправили на обследование в Центр Сновидений.
– И там выяснилось, что ваш обморок не был связан с получением номера?
– Вы не представляете, сколько народу мечтает, чтобы это оказалась обычная опухоль мозга, – усмехнулась Кайра. – Все хотят жить вечно, но к внезапному наступлению бессмертия никто не готов.
– Вам объяснили ваш прогноз?
– Полтора года, – кивнула Кайра. – При условии, что я начну терапию. Сейчас уже меньше – это всё было два месяца назад.
Эштон осторожно откашлялся.
– Вы
