Завтра.
Это будет завтра.
Улыбаться, выглядеть свежей и привлекательной, и снова улыбаться.
— Спасибо, — вдруг сказал Скайуокер.
— Что? — она не поняла.
— Спасибо.
Он аккуратно поставил чашечку на поднос и поднялся.
— Вы уже уходите?
Ну вот, сказала она себе. Дурацкий вопрос номер один ты уже задала. Молодец.
— Вы устали, — сказал он.
— Вы тоже.
Он легко поклонился и этим поставил домашнее кофепитие на уровень того официоза, где полагается беседовать только о погоде, театре и музыке. Вышел в прихожую.
Надо будет закрыть за ним дверь, подумала Падме. Нет, пусть он сначала уйдет, а потом я встану и закрою дверь. Да, я так и сделаю. Или просто сказать дроиду. Интересно, у кухонного дроида хватит на это мозгов?
— Анакин!
Скайуокер резко обернулся, и теперь она действительно заметила усталость. Такую, которой не было даже в госпитале.
Падме пожалела, что вообще окликнула его.
— Я хочу вам что-то сказать.
Он не ответил. И не улыбнулся.
Внутри вспыхнуло: ты скажешь это, и он больше не придет. Она еще крепче сжала чашечку в руках. Фарфор почти остыл.
… А я не смогу жить — с этим. Просто не могу пересилить себя и светски спросить у него о матери, зная, что там было на самом деле. В госпитале могла бы, а сейчас уже нет.
— Я тогда на Трииб… я хотела что-нибудь о вас узнать. Что-нибудь о вашей операции. И я слышала ваш разговор. С джедаем. В палате. Дверь была приоткрыта. Я осталась в коридоре. Из любопытства. Я просто хотела знать. О вас. Больше ничего. Я не смогла уйти. Я там стояла и все слышала… вы говорили про Татуин. Я все… поняла. Простите меня.
Скайуокер снова смотрел в сторону. Там стоял ее письменный стол, и теперь его как будто заинтересовали датапады.
Завтра он придет на интервью, подумала Падме. Потому что обещал. А мы выпустим материал, и в редакции забудут про этот проект. И все.
… А потом он больше никогда не придет.
Сухие глаза обдало жаром.
Я давно разучилась плакать. Хорошее слово: разучила-сама-себя. Зато я знаю много ненужных слов. Мне жаль. Мне жаль, что так получилось. Мне жаль, что твоей мамы больше нет. Фальшиво. Разве можно так говорить о человеке: мне жаль. Я никогда этого не скажу. Лучше молчать. Я и так знаю все, что будет потом.
… Он сейчас уйдет.
Зато у меня есть кофейник и две черные чашечки. Почему две. Для гостей. И я больше никого никогда не приглашу сюда. Почему? Не знаю. Не хочу.
… Он больше никогда не придет.
Потому что все так хорошо начиналось. Слишком хорошо. Какой мог бы быть роман. Военный и журналистка. Парень в красивом мундире с блестящими погонами и экзальтированная девушка. Еще и бывшая королева. Пикантная история, правда? Ррррррромантика, чтоб ее. Ха-ха-ха. Именно так, мертвым утробным хохотом. Красивая… пара. Парочка. Какое гадкое слово. Ненавижу. Ненавижу себя. Вообще всех.
… Он больше никогда…
Хотелось съежиться, закрыть глаза и дождаться, когда в коридоре стихнут шаги, а входная дверь вздохнет и галантно распахнется перед одиночеством.
Шаги чиркнули по полу.
Растворились в тишине. И снова чиркнули, но уже на кухне.
Потом знакомо скрипнул край дивана — Скайуокер вернулся с двумя стаканами. Разлил коньяк. Осторожно взял чашечку у нее из рук, потом вложил в них стакан.
Без пафосных тостов и приторного звяканья стекла.
Без официоза.
Ни во что не играя. Или… почти не играя.
— Хорошо, — негромко сказал Анакин.
Ничего не хорошо. И слово это ни к чему не относилось и ничего не значило. Просто он должен был что-то произнести, решила Падме, вот и выдал это самое «хорошо». Тоном, которым звучит музыка на похоронах.
Так и было. Скайуокер хоронил свои воспоминания.
Наконец, он допил коньяк и вдруг неожиданно скривил губы.
— Чуть не забыл. Вам привет от старшего лейтенанта Гранци.
— И как он? — тихо и несмело.
— Сделал вывод, что в жизни нельзя никому верить. Особенно симпатичным медсестрам.
Стало тепло. То ли от спиртного, то ли оттого, что сидящий рядом человек все еще продолжал улыбаться.
— А ему ничего не грозит? Разжалование или…
— Нет. Но я передам Гранци, что вы очень о нем беспокоились, гораздо больше, чем о его бывшем командире, который вполне мог впутаться в очень неприятное разбирательство со службами безопасности.
Падме прищурилась. В голову ударил коньяк. Как-то быстро ударил, обычно она могла выхлестать пару рюмок без последствий. Или это был не коньяк. Что-то другое заставило ее вот так прищуриться и ляпнуть какую-нибудь глупость.
— Вы знали, на что шли.
— Я всегда знаю.
— Хотите очень честное мнение? — она облокотилась о спинку дивана и подперла рукой подбородок.
— Давайте.
— Вашу потрясающую самоуверенность легко принять за блеф. И за пустое самолюбование тоже.
— Ну, это проблемы тех…
— … кто так видит. Понятно. Вам нравится имидж человека, который не ошибается?
— Да нет у меня никакого имиджа, — хмыкнул Анакин.
— Вы еще скажите, что не знаете такого слова на общегалактическом. Вы считаете, что не имеете права на ошибку. Но так невозможно жить.
— Наоборот, — возразил Скайуокер. — Это лучше, чем давать себе право на черновик. А потом на бесконечное его переписывание.
— И что вы будете делать, если ошибетесь? Зачеркнете жизнь и начнете все заново?
— Нет. Это жизнь меня зачеркнет.
Он улыбнулся. Гордо, с безумным разрушительным огнем в глазах. Это был вызов — но не ей. А вот передернуло ее. Стало холодно, захотелось отвернуться и съежиться. Еще лучше — забыть, что так вообще можно улыбаться.
— Как у вас все просто, — прошептала Падме.
Пламя в глазах рассыпалось уже привычными ироничными искорками.
— А зачем усложнять?
— Гранци мне рассказывал про Эхиа.
— Мне интересно, про что он не рассказывал.
— Он сказал, что это был риск. И что вы могли проиграть.
— Ну да, — Скайуокер пожал плечами. Тон показался Падме отстраненным. — Риск был.
— Вы потом над этим не задумывались?
— Задумывался, — опять отстраненный тон. — Но не так, как вы имеете в виду.
— Я хотела писать о вас. Так, чтобы оно было похоже на правду.
— Тогда не пишите о том, что капитан Скайуокер торчал на мостике, размышляя о судьбах галактики и выпавшей на его тернистый путь великой миссии по спасению свободы в регионе.
Падме расхохоталась.
— О, какая фраза! Кстати, почему нет? Из вас вполне можно сваять статую юного героя. Так, что всем понравится.
— Понравится герой или его статуя?
