Музыка, подумал Уилл, что же это за музыка? И как мне узнать, какая она настоящая? Он покрепче уцепился за сук и попытался уловить мелодию, а потом мысленно напеть ее самому себе, чтобы разгадать. Но медные колокола и барабаны били в его грудь, перевертывали сердце так, что он чувствовал, будто самый пульс его перевернулся, кровь двинулась в обратном направлении, сотрясая упрямыми толчками все тело; он был так поражен, что рисковал упасть, и старался лишь покрепче ухватившись, удержаться на ветке и впитать в себя зрелище крутящейся наоборот машины, и мистера Дака, настороженно стоящего у рычагов управления поодаль от карусели.
Джим первый заметил, что происходит, и пихнул Уилла ногой в плечо; тот посмотрел вниз, и Джим в каком-то неистовстве кивнул на человека, сидящего на карусели, когда тот проезжал мимо по очередному кругу.
Лицо мистера Кугера таяло и уменьшалось, словно вылепленное из розового воска.
Его руки становились кукольными.
Его кости сжались под одеждой; затем и одежда уменьшилась, соответственно сократившемуся телу.
Его лицо менялось, с каждым кругом он делался все меньше и меньше.
Уилл заметил, как Джим крутит головой вслед за каруселью.
Карусель двигалась как огромное лунное видение, дрейфующее задом наперед; нелепо толклись пронзенные дротиками лошади; задыхалась в последнем удушье музыка, пока мистер Кугер, простой как тени, простой как свет, простой как время, непрерывно молодел. Он становился моложе. И моложе. И моложе.
С каждым оборотом было видно, как его тело переплавлялось, подобно тому, как горящая свеча, расплавляясь и уменьшаясь, возвращается к своему началу. Он безмятежно вглядывался в пылающие над головой созвездия, смотрел на дерево, где устроились мальчики, и с каждым новым кругом каруселей, уносящих его от них, нос Кугера становился все более вздернутым, а уши все более напоминали прелестные розовые лепестки!
И вот уже нет тех сорока лет, с которых он начал свой спиральный спуск в прошлое, мистеру Кугеру теперь было девятнадцать.
Вместе с ним маршировал вспять по кругу парад лошадей, стоек, музыки; мужчина сделался молодым человеком, молодой человек превратился в мальчика…
Мистеру Кугеру было семнадцать, шестнадцать…
Еще один и еще круг под небом и деревьями, под Уиллом и Джимом, считающим обороты; ночной воздух нагрелся до летней жары от трения блестевшей как солнце латуни, от неистового обратного полета зверей; движение это уносило восковую куклу назад и назад в молодость, в детство, омывало ее музыкой, тихими странными мелодиями до тех пор, пока все не прекратилось, не умерло В- нахлынувшей тишине; орган-каллиопа закрыл свои медные трубы, железные машины умолкли; и с последним, едва слышным жалобным воем, подобным шороху последних песчинок в песочных часах, карусель покачнулась, как морская водоросль на воде, и тихо стала.
Фигурка, сидевшая в белых резных деревянных санях, была очень маленькой.
Мистеру Кугеру было двенадцать лет.
Нет, это невозможно. Уилл не мог выдавить ни слова. Нет, это совершенно невозможно. Джим тоже смотрел на бывшего мистера Кугера и молчал.
Маленькое нечто спустилось из умолкшего мира карусели вниз, его лицо было в тени, но руки, сморщенные и розовые, как у новорожденного, потянулись к тусклому свету карнавальных фонарей.
Странный мужчина-мальчик быстро посмотрел вверх, потом вниз, распространяя вокруг себя волны страха. Уилл съежился и закрыл глаза. Он почувствовал, как ужасный пристальный взгляд стрелой пропорол листья и прошел мимо. Затем маленькое нечто мягко, как кролик, сошло на пустую дорогу.
Джим первый раздвинул листья, чтобы было лучше видно.
Мистер Дак растаял в вечерней тишине.
Казалось, все случившееся так заворожило Джима, что он упал на землю. Уилл упал чуть позже, и они стояли взбудораженные, ошеломленные, потрясенные этой безмолвной пантомимой, а потом побежали в ночь, в неизвестность. Держась за руки, они бежали через луг, не упуская из виду маленькую тень, и Джим смятенно, с дрожью в голосе говорил:
— Ох, Уилл, сейчас бы домой, до чего ж есть охота… Но нельзя — мы же такое увидели! И должны увидеть еще больше! Правда?
— Боже мой, — ответил Уилл печально, — я догадываюсь, что мы увидим.
И они продолжали погоню за странным существом, которое, возможно, помогло бы им понять происходящие вокруг чудеса.
19Когда они вышли на шоссе, за холмами догорала бледная полоска вечерней зари, и то, что они преследовали, было так далеко впереди, что показалось им бликом, который мелькнул в свете фонарей, и скрылся в темноте.
— Двадцать восемь! — удивленно выпалил Джим. — Двадцать восемь раз.
— Ты про карусель? Это точно! — Уилл кивнул. — Двадцать восемь раз она прокрутилась наоборот, я считал.
Маленькое нечто впереди оглянулось и остановилось.
Джим и Уилл быстро спрятались за деревом, чтобы странное существо не заметило их.
«Оно», думал Уилл. Почему я говорю «оно»? Если сказать «он» — это мальчик, «он» — мужчина… но… это что-то то, что изменилось, не мальчик и не мужчина, вот почему я подумал «оно».
Они миновали городскую окраину; толкнув друга локтем, Уилл сказал:
— Джим, здесь должны быть двое с этой карусели — мистер Кугер и тот другой…
— Наверное. Только я буду следить за этим!
Они бежали мимо парикмахерской. Уилл смотрел, но не видел рекламу. Он прочитал, но не понял объявление. Прочитал и тут же забыл. Он думал о своем.
— Эй! Он повернул на Калпеппер стрит! Быстрей!
Они свернули за угол.
— Он удрал!
Длинная, освещенная фонарями улица была пуста.
Листья падали на асфальт, расчерченный мелом для игры в классики.
— Уилл, на этой улице живет мисс Фоли.
— Знаю, четвертый дом, но…
Джим, засунув руки в карманы, насвистывая, не торопясь пошел по улице, Уилл рядом с ним. Подойдя к дому мисс Фоли, они посмотрели вверх.
В одном из слабо освещенных окон кто-то стоял.
Мальчик лет двенадцати, не больше.
— Уилл, — сдавленно вскрикнул Джим, — этот мальчик…
— Ее племянник?…
— Племянник, черта с два! Отвернись. Может, он умеет читать по губам. Иди помедленней. До угла и обратно. Видишь его лицо? Его глаза, Уилл! Глаза не меняются с возрастом, они одинаковые, хоть у молодого, хоть у старого, у шестилетнего или у шестидесятилетнего! Лицо мальчика, это да, но глаза мистера Кугера!
— Нет!
— Да!
Они остановились, чтобы немного успокоить бешено колотившиеся сердца.
