В этот момент Семен неожиданно теряет сознание, ничком повалившись вперед и ударившись головой об пол.
— Эх, коллега, коллега, — покачав головой, говорю я. И продолжаю делать дело.
Промыть рану водой. Стереть с кожи кровь и гной. Ввести кусок целлофана для дренирования. Хорошо намочить чистую тряпку солевым раствором и наложить на рану. Сверху другая тряпка, смоченная самогоном.
— Ну, вот и все.
Оттолкнув тело Семена в сторону, я освобождаю ноги Феди.
— Давайте, Иван, Лида, помогайте. Иван, приподними его за таз, чтобы я смог намотать простынь.
И только когда мы втроем зафиксировали повязку, Семен приходит в себя. Открыв глаза, мутным взглядом он смотрит по сторонам. Заметив замотанного в простыню Федю, он неуклюже вскакивает на ноги, зажимая рвущиеся наружу рвотные массы рукой, и выскакивает из дома.
— Слабак, — презрительно говорит Иван, который чувствует себя героем. Лида молчит. Она смотрит трезвыми глазами в правый угол и шевелит губами.
— Давай, Иван, поднимем больного с пола.
Мы поднимаем бесчувственное тело на тахту и переваливаем на бок.
— Пусть спит. Сейчас это для него лучшее лекарство, — говорю я и, помолчав, добавляю, — ему, конечно, еще бы антибиотики надо. Но где их взять?
— У нас есть.
Я смотрю на Лиду, которая кивает и повторяет:
— У нас есть. Ивану года два назад назначил доктор в районной больнице. Я, как дура, выкупила их, а он отказался их принимать.
— Почему как? — ухмыляется Иван. — Ты и есть дура. Истратила деньги на какие-то гребаные таблетки.
— Да я же о тебе заботилась, козел драный!
— А я что, просил тебя об этом? Заботилась она. Убить меня хотела! Отравить хотела, жаба пупырчатая!
— Да еще не хватало, руки об тебя марать. Сам сдохнешь, урод!
— Молчать!
Иван, уже приготовивший следующую фразу, от неожиданности замирает на высоте вдоха. И затем начинает кашлять. Надрывно и хрипло. Лицо наливается кровью. Руки хаотично хватают горло. Лида испуганно смотрит на меня.
— Иди, Лида, неси все таблетки, которые у тебя есть. Я сам выберу, что надо. А с ним я сейчас справлюсь. Иди, Лида, иди, — говорю я, настойчиво подталкивая женщину к выходу.
Она кивает и, не оглядываясь, выбегает из дома.
Я подхожу к Ивану. Наклонив туловище вперед, стукаю его по спине. Иван исторгает из себя мокроту, смешанную с кровью. И успокаивается. Тяжело дыша, он смотрит на меня и тихо говорит:
— Хреново, док. Устал я. Жить так надоело. Пока пьяный, думаю, что всё наладится. Здоровье вернется. Как протрезвею, понимаю, что ничего уже не будет. Однажды захлебнусь кашлем, и — всё. И думаю, уже быстрей бы. Ложусь спать, и думаю, вот бы просто не проснуться. Уснуть и не проснуться.
Он качает головой и продолжает:
— Лидка достала — столько лет вместе живем, а как будто чужие люди. Пилит и пилит. Я вот-вот сдохну, а она, похоже, только рада будет. И как я раньше не замечал, какая она сволочь!
— Дурак ты, Иван. Любит она тебя. Не смотря ни на что.
— Не парь мне мозги, доктор, — хмыкает он, — любит она. Так я тебе и поверил.
Я, пожав плечами, ничего не говорю.
Беда всех людей в том, что они не способны чувствовать друг друга. Возьми ближнего своего за руку, посмотри в глаза, открой своё сердце, скажи слова любви и — почувствуешь ответную любовь. Это ведь так просто. Но, думаю, в мире теней уже давно эта способность — чувствовать ближнего и говорить слова любви — безвозвратно утрачена, и встречается сейчас редко, как атавизм.
Она снова и снова прокручивала в голове собственные умозаключения. И приходила к тем же выводам. Сомнения оставались. Мария Давидовна пока не могла поставить четкий диагноз, но никто от неё этого и не требовал. Рано или поздно преступника поймают, и вот тогда она сможет поговорить с ним. То, что убийце нужна помощь психиатра, она ни на секунду не сомневалась.
Может, она в чем-то ошиблась, когда рисовала психологический портрет Киноцефала майору Вилентьеву, но опыт и знания подсказывали, что в общих чертах всё правильно. Ну, а нюансы, — она имеет право на ошибку. Она обычный человек. Так она себя успокаивала.
Утром она сидела за своим столом на работе, в очередной раз рассматривая фотографии. Сейчас, в августе, у неё официальный отпуск, но она не могла не работать. Дома никто не ждет, а ехать ей некуда. Она и так уже половину июля тупо просидела в четырех стенах. В прокуратуре только рады тому, что она вышла на работу, — сегодня из СИЗО обещали доставить преступника на судебно-психиатрическую экспертизу для определения его вменяемости.
Всего три трупа, а у неё уже рябит в глазах от одинаковых картинок. Ей казалось, что она что-то пропустила, какую-то мелочь, на которую должна была обратить внимание. И все равно снова вглядывалась в цветные изображения.
Услышав мелодию «Наша служба и опасна и трудна…», она взяла телефон и сказала:
— Я слушаю, Иван Викторович.
— Здравствуйте, Мария Давидовна. Как дела?
— Нормально. Но вы позвонили не просто так, не так ли?
— Да, — майор посопел в трубку и продолжил, — вчера поздно вечером Киноцефал снова напал. Теперь он это сделал в центре, в арке одного из домов на проспекте. И ему помешали. У нас мертвый парень и раненая девушка.
— Она видела его? — спросила Мария Давидовна, чувствуя, как вспотела рука, держащая мобильный телефон.
— Не знаю. Ночью ей сделали операцию, и теперь она в реанимационном отделении областной больницы. Я что звоню, Мария Давидовна!? Мне бы хотелось, чтобы вы присутствовали при разговоре с девушкой, когда она очнется.
— Конечно. Я тоже этого хочу.
— Вот и ладненько. Мне обещали, что если всё будет хорошо, то днем часов в двенадцать мы сможем пообщаться с ней.
Мария Давидовна нажала на красную кнопку и отложила мобильный телефон. Мозг, получив новую порцию информации, потребовал кофе. И сигарету. Включив чайник, Мария Давидовна насыпала в чашку молотый кофе. Когда вода закипела, она до краев налила кипяток в чашку и поставила её в микроволновую печь. Нажав на старт, дождалась, когда кофейная пена приподнимется, и выключила микроволновку.
— Кофе готов, а вот сигарету не дам.
Доктор Гринберг вдруг поняла, что только что вслух сказала последнюю мысль, словно разговаривала со своим мозгом. Улыбнувшись, она сделала глоток. И снова вернулась к фотографиям.
И сразу же поняла, что она пропустила.
Выпрямив спину, Мария Давидовна сделала медленный вдох, считая до семи, а затем медленный выдох, считая до десяти. И так пять раз. После этого она снова посмотрела на фотографию и улыбнулась. Всё правильно. Как же она сразу об этом не подумала.
