одновременно достали свои мобильные телефоны. Одновременно и не глядя друг на друга, набрали номера. Купревич вовсе не был уверен, что соединение будет – вполне вероятно, в этой реальности вообще нет компании мобильной связи «Спринт корпорейшн», с которой у него был контракт.
– Берт! – завопил Баснер, а в телефоне Купревича все еще слышались долгие гудки. – Берт, это Сэм, ты меня слышишь? – Он говорил по-английски. – Да, я в Тель-Авиве. Спасибо, старина. Я знаю, ты всегда со мной… Нет, не успел, Аду похоронили без меня. Да вот так, это просто ужасно! Тут происходят идиотские вещи, я тебе потом расскажу, выходи через пару часов в скайп, я вернусь в отель, вызову. Еще раз спасибо…
В телефоне Купревича продолжались гудки, вот-вот включится автоответчик, но знакомый голос Уолта Вигнера сказал наконец:
– Влад? Прости, не думал, что ты позвонишь в такое время. – В голосе прозвучало осуждение, и Купревич вспомнил, что сейчас в Бостоне еще ночь.
– Это ты меня прости, я не подумал…
– Неважно. Ты в порядке? Когда похороны? Почему ты разрешил хоронить Аду в Израиле? Конечно, это твое право…
– Нет, – сказал Купревич, – Аду похоронили до моего приезда. Вчера.
– Как они могли! – задохнулся в гневе Вигнер.
– Потом, Уолт. Я хотел удостовериться…
«Удостовериться в том, что ты существуешь. Что ты знаешь меня и Аду».
– …Хотел сказать… Просто услышать твой голос! Так тоскливо!
– Я понимаю, – мягко произнес Вигнер. – Молодец, что позвонил. Вот Элен подошла, она не успела выразить тебе соболезнования, ты так быстро улетел, она говорит…
– Передай Элен привет… Она ведь помнит, как мы приезжали к вам, и Ада показывала монолог из будущей израильской роли…
– Я тоже помню, Влад. Ада очень эмоциональна в роли Гермионы.
– А нашу с тобой дискуссию о многомировых теориях помнишь? На прошлой неделе? У меня в кабинете. Там еще Болдман был…
– Конечно. Только какое сейчас это имеет…
– Большое значение, Уолт! Ты себе не представляешь, какое большое. Прости, что разбудил тебя.
– Ну, право, о чем ты…
– Передай Элен, что она замечательная. Сейчас только вы двое – мои единственные…
Горло перехватило, Купревич понял, что, если будет продолжать разговор, непременно расплачется, пробормотал: «Спокойной ночи, Уолт», но перед тем, как прервать связь, задал вопрос, вроде бы никак с Адой не связанный. Вопрос нейтральный, но самый важный из всего, что он мог спросить:
– Уолт, погоди. В твоем кабинете закончили ремонт?
Странный вопрос, неудивительно, что Уолт ответил не сразу. В его кабинете в понедельник меняли электропроводку и прокладывали новый оптоволоконный кабель.
– Ремонт? – наконец отозвался Уолт, в голосе звучало удивление. – Ты о чем, Влад? Послушай…
Купревич прервал связь. Поднял взгляд на Баснера.
– Я говорил с Бертом, – сообщил тот. – Это наш… мой… сосед. Мы с Адой часто… Я ему оставил ключи, чтобы он, пока меня нет, поливал цветы.
Ада не любила домашние растения, и дома их никогда не было.
– Я говорил в Вигнером, это мой коллега, у нас соседние кабинеты, и на прошлой неделе мы обсуждали кое-какие теоретические вопросы, он прекрасно помнит.
– Ну вот, а вы говорили…
– Но не помнит, что в его кабинете поменяли кабели.
– И что?
– Мелочь, да? Еще одно доказательство склейки.
Баснер молчал, смотрел на Купревича исподлобья.
– Не понимаете? Склеились три реальности. Три. Не может быть, чтобы в возникшей суперпозиции наблюдались все без исключения параметры трех склеенных ветвей. Это невозможно! Физически! Вы представляете, сколько противоречащих друг другу фактов, явлений, историй должно совместиться, занять свое единственное место? Я не представляю, это миллиарды… десятки миллиардов… Мы должны на каждом шагу встречаться с чем-то, чего не было в моем мире, но было в вашем. Или не было в вашем, но было в моем. А еще Шауль. Что-то из его бывшего мира попало в этот, что-то из вашего, что-то из моего.
Кажется, Баснер понял. Он огляделся. Неподалеку, за чьим-то памятником, стояла металлическая скамейка без спинки. Сидеть неудобно, но больше сесть было негде. Баснер протиснулся между двух оград, сел на скамью, обхватил голову руками. Купревич обогнул памятник по дорожке, не хотел протискиваться, сел рядом с Баснером и услышал, как тот тихо бормочет, как показалось Купревичу, слова молитвы. «Барух ата, адонай…»
Купревич молчал. Он не видел отсюда могилу Ады, ее загораживал памятник некоему Хаиму Паловеру, род. 3.6.1938 – ум. 3.5.2011. Надпись была по-русски, ниже обычной ивритской. И чуть ниже: «Мы помним тебя!»
Он только сейчас услышал, какая здесь тишина. Где-то очень далеко шелестели на шоссе машины, где-то неподалеку жужжало насекомое, Баснер едва слышно обращался к Богу, в которого не верил, эти звуки производили истинную тишину, способную принять в себя и растворить все, что происходит на свете.
Солнце припекало, тепло стекало с неба, как весенний дождь. Купревич хотел обдумать услышанное от Вигнера, но мысли, расплавленные теплом и тишиной, растеклись, и мысли об Аде растеклись тоже. «Ады нет, Ада умерла, Ада никогда не вернется». Это были не мысли, а просто слова. Как «тишина», «тепло», «весна».
– Фальшивка, – неожиданно громко произнес Баснер.
– Что, простите?
Звук чужого голоса вернул Купревича к реальности, расставил по местам мысли.
– Я говорил вам. В самолете. Вы не верили. Смотрите. Вот солнце – оно из какого мира, если тут три пространства в одном? Луны не видно, но вечером, не знаю обратили вы внимание или нет, она взошла полная, огромная… Откуда? Из какой реальности? Моей? Вашей? А планеты? Звезды? Галактики? Вселенная? В ней сейчас что? Сразу три? Три чего?
Баснер стрелял фразами. Выстрел. Пауза. Выстрел. Понял, да. Ум у него не отнимешь. Смерть Ады выбила его из колеи, а молитва (если он действительно молился) привела в сознание.
Меня тоже, подумал Купревич. Только не молитва, а тишина.
– Я думаю, – сказал он, – что при такой склейке значительные изменения происходят только с основными… м-м…
– Участниками, – буркнул Баснер.
– Да, – согласился Купревич. Он смотрел в небо. «Гляди наверх, – вспомнил он. – Тебя не испугает небо». Небо его никогда не пугало. Небо успокаивало. Если не смотреть на солнце. Есть в этой реальности Чайковский? «Иоланта»? Должны быть. До развилки – дня, когда они, все трое, познакомились с Адой, мир был един. То есть, ветвился, конечно,
