Меню здесь по-прежнему не существовало. После недолгих переговоров на столе появилось кофе и одна на двоих тарелка с тоненьким соленым пирогом, порезанным на восемь неравных частей.
— Это можно есть? — спросила Падме.
— Ни в коем случае, — убедительно сообщил Анакин, — лучше оставь все мне.
Она хмыкнула. Нарочно выбрала кусок побольше, свернула трубочкой и с аппетитом принялась за него.
Вот еще одна Падме, подумал Скайуокер. Которую я не знаю. Или знаю плохо.
Или все та же самая?
Такая, которая могла обхватить себя руками от холода и споткнуться на фразе «такое не то…» про верховного канцлера, сваять из трепа серьезный материал для издания и вкусно облизать соус с пальцев, пригласить в гости, а на следующий день сказать гостю, что это он сам напросился, и одновременно найти повод пригласить снова.
Не королева, нет. Не манерная четырнадцатилетняя кукла в наряде, скрывающем угловатость вместе с живым человеком.
Просто женщина.
Такая, которая иногда — если ей захочется — может побыть королевой. И остаться собой.
— Мне нравится, — провозгласила Падме. — Ты здесь прямо из госпиталя?
— Нет. Я не хотел там долго задерживаться.
— У вас ведь был и второй раненый?
— Был.
— А кто он?
— Штрафник. То есть, теперь он снова офицер, — поправился Скайуокер.
— Офицер флота?
— Нет, пилот эскадрильи на «Виктории». Вообще он должен был бы стать комэском. Я надеялся, что штаб даст нам третью эскадрилью, только пока с этим глухо. Так что этот парень остался простым пилотом.
— И что, он не обрадовался?
— Наоборот, — Анакин пожал плечами.
— Поняла: ты бы на его месте не обрадовался.
— Не знаю. Ему просто нравится летать. Мне тоже, — к фразе прицепился выразительный хмык.
— Только иначе.
— Да.
— Что тебе еще нравится?
— В каком смысле?
— В прямом. Ты сказал, что любишь летать. А еще?
— Не знаю.
— Раньше тебе нравилась техника.
— И сейчас нравится. Только вполне хватает приборных панелей на мостике.
— Я имела в виду до войны, — уточнила Падме.
— До войны? — Анакин покачал головой. — Я почти не помню, что было до войны.
Он не соврал. Смотрел на те времена словно сквозь пелену. Только пелена была разноцветной. Синяя — цвета кадетской формы, грязно-зеленая — цвета службы во внешних регионах, белая — цвета колонн Храма. А была еще желтая пелена, эдакое толстое покрывало, которое ни в коем случае нельзя было приподнимать, потому что за ним пряталось слишком много всего — лавка старьевщика, и коробки с металлоломом для сортировки, и другие коробки с совсем безнадежным хламом, и склад двигателей, а еще ворованные детали и разбитый на гонках кар, и…
… он всегда знал, когда мама вернется домой…
… ряд глиняных жилищ, туповатый дроид, и кантина в Мос-Эспа, контрабандисты, джавы, Киттстер, вкус воды на высохших губах, два солнца над головой и мелкое раскаленное крошево под босыми ногами…
… голос, знакомый голос, мама зовет ужинать…
… маленькая почти взрослая девочка, и маленький совсем уже взрослый мальчик, неуклюжее ушастое существо и рядом с ним — странный длинноволосый незнакомец, а потом первые и последние выигранные гонки, победа и…
… ни о чем не жалей!
… тревожная ночная пустыня и череда скал, синее пламя в руке и куски тел под ногами…
… и погребальный костер.
Каплей крови под слоем песка.
— Я так и думала, — сказала маленькому совсем уже взрослому мальчику маленькая почти взрослая девочка.
Ресницы сомкнулись и разомкнулись — щелк! — и все вернулось в настоящее.
Только пауза еще висела в воздухе. Долгая и неловкая, без боя сдавшаяся перед натиском трещавшего в углу кантины холовизора.
Друг напротив друга сидели два очень разных человека. Они оба хотели забыть о том, чего у них никогда не было: детства.
— Этот парень, бывший штрафник… Он тоже будет на Вероа?
— Будет, — Скайуокер кивнул.
Теперь он опять не слышал шума кантины.
— А джедай? Кеноби вернется на «Викторию»?
— Понятия не имею.
— Если у Ордена будут подозрения…
— На этот раз нас ничто не остановит.
— Какой пафос! «Нас» — это вас с Палпатином?
— «Нас» — это флот Республики.
Это прозвучало резко. Даже чересчур резко, подумал он. Увидел лицо сидящей перед ним женщины — солнечную, искреннюю, гордую улыбку — и понял, что именно это она и хотела услышать.
Улыбка стала лукавой.
— И ты у нас теперь решаешь за весь флот?
— Ну, кто-то же должен решать, — уголок губ скривился.
— Кого ты посвятишь в этот план?
— Свой экипаж.
— Как это?
— Вернее, все экипажи моего соединения. Я расскажу команде о том, что мы должны ликвидировать эту базу. Любой ценой.
Она с минуту не отвечала. Допила кофе.
— Даже если… И что будет дальше?
— Война.
— А после войны?
— Мир. И новая война.
— Зачем?
— Потому что так было всегда.
— И в этом есть смысл?
— Больше, чем кажется на первый взгляд.
— Ты мне не все рассказал.
— Не все, — согласился Скайуокер. — Принести тебе что-нибудь?
— Это ты так вежливо решил сменить тему?
— Нет. Я просто хочу выпить. Тебя чем-нибудь угостить?
— Ну, можно вина. Только сладкого.
— Сейчас.
Анакин поднялся и направился к пустой стойке.
— Хозяин, — позвал Скайуокер.
Гибрид с нарочитым интересом уткнулся в орущий холовизор и делал вид, что ничего не слышит и не замечает.
— Хозяин, — громче сказал Анакин. — А ты мне скидку для постоянных клиентов дашь? Или я сам возьму? Считаю до трех, на счет три…
— Ну, чего тебе?
— Мне виски, девушке вина. Только сладкого.
Пока гибрид возился со стаканами, Скайуокер повернул голову в сторону. Падме так и сидела за столом, подперев голову руками, маленькая и хрупкая. Показалось, что она легко улыбнулась.
В этот момент рядом звякнуло стекло.
— Так, это что у тебя за дрянь?
— Хорошее вино, — уверил гибрид.
— Хорошее? — Анакин ловко выхватил у него открытую бутылку и понюхал. — А почему кислятиной пахнет?
— Слушай, ты чего нарываешься?
— Кто нарывается? Это ты сам нарываешься. Я же сказал, сладкого!
Содержимое следующей бутылки Скайуокер попробовал на вкус.
— Пойдет, — сказал он, расплатился и вернулся за столик.
Падме снова улыбнулась.
Не потому, что так принято, не потому, что разговор споткнулся, и у нее больше не было готовых фраз, а просто так.
— За что будем пить? — спросил Анакин.
