— …Словно режешь кабель, понимаешь? — нудно бубнил кто-то над самым ухом. — Толстый кабель в черной оплетке, внутри — тыща проводков. Красные, золотые, рыжие — всякие. Плохо тебе на одном — переключайся на другой.
Забавные фразы иногда из контекста выскакивают, сразу и не поймешь, о чем речь.
— Да ты уже рассказывал, — отвечал второй голос, — я ж не пойму, как за такую лабуду еще и деньги платят. Еще одна дианетика.
— Да при чем здесь?! — кипятился первый. — Ну и что, что она из Америки — тетка-то особенная, искра в ней. Так посмотришь на нее — страшная, толстая, усатая. А заговорит — туман в голове рассеивается.
— Меньше «Массандры» пей — тумана и не будет, — заявил второй. — «Путь к себе», харе-кришна, теперь «Выбор тропы». Живи проще, академик! Женись, вырасти пару бэйбов, сразу и смысл увидишь, и цель. А конечный пункт — так и так на кладбище.
Я рассматривала сквозь огненную пелену сомкнутых век танцующие узоры. Быть замужем, кормить-поить какого-нибудь балбеса… В роли балбеса выступал то Марк, то Пашка. Марк в шлепанцах курил на балконе. Пашка в драном халате чистил на кухне картошку. Потом они вместе выносили мусор. Жуть.
Главное, я чувствовала: стоит одному из них проявить чуть больше настойчивости и оттеснить соперника в сторону, как я упаду ему в руки как спелая алыча. Оба цепляли в душе какую-то струнку, которая подолгу звучала после каждой встречи. Вот, сбежала на пляж, а все равно о них думаю…
Открыла глаза, собралась на живот перевернуться. Посмотрела — уже ушли соседи, так и оставшись для меня просто бестелесными голосами.
Девяносто процентов счастья — это много или мало?
Мойра Что-то-сян, заокеанская армянка, действительно усатая и обрюзгшая, этим вопросом вогнала меня в ступор.
Постучавшись в обшарпанную дверь с приколотым на уровне глаз листочком: «ВЫБОР ТРОПЫ. Психофизический практикум. Вторник, суббота с 18:00 до 20:00», я осторожно заглянула внутрь. Пыльный класс строительного техникума был явно велик для разношерстной компании из семи человек. Мало кому в здравом уме захочется в конце июля тащиться по раскаленному Севастополю на поиски смысла жизни.
Ко мне повернулись унылые рожи хронических неудачников. Две цистерноподобных тетко-бабки со свекольными губами, кадыкастый сутулый очкарик в застиранной рубашке, девушка-скелет с перемазанными чернилами пальцами и два молодых человека гегемонической наружности, из породы «ищущих» — уже поняли, что «пролетарий» происходит от «пролетать», но что-то реально в своей жизни уже вряд ли изменят.
— Заходите, милочка! — покровительственно сказала одетая в черное лекторша, типаж из телеспектакля «Ханума», совсем не похожая на иностранку. — Садитесь, где хотите, только прежде ответьте: девяносто процентов счастья — это много или мало?
Я поставила сумочку на ближайшую парту. Все выжидательно смотрели на меня. Лучше было бы просто повернуться и уйти, сказав, что ошиблась дверью, но вместо этого я ответила:
— На десять процентов меньше, чем хотелось бы.
Марк любил возить меня в Балаклаву, а Пашка — в Учкуевку или в горы. Зная о существовании друг друга, они даже географически пытались вытянуть меня из чужой зоны влияния.
Марк — эстет. Выгуливая меня по кукольным набережным приютившегося под горой городка, он рассказывал совершенно случайные вещи, например, о программировании. Абстрактные процедуры и функции оживали шестеренками и винтиками, шлагбаумами и паровозами, замками и ключами. Марк не пытался привлечь меня и этим был привлекателен. Я выпивала молочный коктейль, Марк — чашечку кофе по-восточному, мы ждали, когда в сумерках зажгут фонари и смотрели на засыпающее море.
Если выйду за него, думала я, то будем жить счастливо. Переберемся в Москву или в Киев, он устроится в крупную фирму ваять скрипты. Я, со своим южным экономическим, приткнусь куда-нибудь менеджером. Марк будет расти, а я — гордиться им.
Бабушки станут наведываться пасти наследника, мы обрастем новыми знакомыми, зимой научимся кататься на лыжах, а перед Новым годом будем выпытывать у ребятенка, что ему хочется получить от Деда Мороза.
Если только в один прекрасный день у Марка не пропадет ко мне интерес, как к уже написанной и отлаженной программе, которой место на винте в архивной папке, и только. И тогда… Я запрещала себе думать дальше.
Пашка — золотые руки. Смешил меня до икоты миллионом анекдотов, байками и прибаутками на любой случай жизни. Любая прогулка оборачивалась купанием, шашлыком и гитарой. Пашка был легок на подъем, ловил мое настроение, наивно стремился понравиться, разве что не говорил напрямую: «Посмотри, я хороший!»
На его «Таврии»-мутанте, не по-детски урчащей старым мерседесовским мотором, мы часто забирались в какие-то богом забытые места, он это называл «сафарями». Иногда вдвоем, а иногда на заднее сиденье и в багажник набивалось еще пять-шесть Пашкиных друзей. Они относились ко мне нарочито уважительно, как к его настоящей даме сердца.
Если вот прямо сейчас не уберу его лапу со своего бедра, прикидывала я, то уже к зиме окажемся в ЗАГСе. Переедем к нему на Северную сторону, в институт придется на катере, но это ерунда. Родители его в городе только летом, когда родное село стонет от приезже-туристского нашествия, тесно не будет.
В мастерских он на хлеб с маслом заработает, в порт уже второй год зовут. А я рожу двух мальчишек-погодков. Пашка их научит своим премудростям, не перестирать мне промасленную одежду! Наверное, нам будет весело вместе.
Если только случайные заработки и отсутствие перспективы с годами не угасят в нем чувство юмора. Если водка да горилка не станут суррогатом веселья. Если однажды я не вздрогну от омерзения, глядя на опухшего полуграмотного мужичка, растерявшего юношеское обаяние и не приобретшего ничего взамен… Стоп, фантазия!
И я продолжала ни к чему не обязывающие встречи и со сказочником Марком, и с балагуром Пашкой — до Выбора тропы.
Психологией я увлекалась лет с тринадцати, после школы чуть в Москву на психфак не рванула. Дилетантских знаний хватало, чтобы ко всяким «практикумам» относиться пренебрежительно — примитивные рецепты новоявленных мессий просчитывались, как задачки на мат в один ход. В словах усатой армянки я не увидела ни подвоха, ни смысла. И это настораживало.
Как у анонимных алкоголиков, в какой-то момент всем пришлось поделиться личными проблемками. Мойра попросила не грузить остальных чем-то слишком серьезным, а вспомнить обычные неурядицы, «заусенцы судьбы».
Очкарику досаждала соседская псина, которую держали на слишком длинной цепи. Одной тетке хотелось, чтобы вьетнамцы напротив пореже жарили селедку. Другой — чтобы муж сменил одеколон. Гегемонята блеяли про заморочки на производстве. Сестра девицы-скелета злоупотребляла «Раммштайном».
