Джанелла принялся говорить. Возмутительно. Отвратительно. Над ним смеются.
— В этом нет ничего обидного, — возразил Ка. — Кто над вами смеется?
— Не совсем смеются, но я же вижу. Ко мне относятся не так. Не как обычно. Нет, вы воспринимаете меня нормально, но другие… Сегодня утром я рассказывал историю моей семьи, — я наполовину еврей, мои предки в прошлом веке пострадали от тоталитаризма, — и ваши взрослые товарищи реагировали, как будто я сказал что-то смешное. — Джанелла метнул яростный взгляд на Антареса, который тоже начал воспринимать мир слишком позитивно.
— Это потому что вы сказали, что вы наполовину еврей, — вежливо пояснил Ка.
— Почему я не могу быть наполовину еврей?
— Это звучит так, как будто вы ищете других представителей этой национальности. Или хотите, чтобы о вас судили по их поступкам, а о них – по вашим. У нас не говорят такие вещи.
— Но это не запрещено? — уточнил Джанелла.
— Нет, у нас, можно сказать, ничего не запрещено. Просто люди могут плохо о вас подумать. Честно говоря, по-моему, этому придается слишком много значения. — Ка помрачнел и отвернулся.
* * *
— У иностранцев и неполноценных схожий уровень развития: и те, и другие изучали только докоммунистическую реальность. Одинаковые права – уже следствие, — мягко подлил масла в огонь Антарес.
— При чем тут развитие?
— Неполноценные – сокращение от умственно-неполноценных.
— Это восходит к нашей истории, — быстро вмешался Ка. — Когда подростки стали бороться за самостоятельность, один известный идеолог написал на своей странице, что умственно-неполноценных нельзя подпускать к принятию решений. И с тех пор подростки стали называть себя умственно-неполноценными. Это было неоднородное, но очень сильное движение с радикальной программой, потому что для нас тогда было много запретов. Потом оно победило. Так мы получили свободу передвижения, отмену опекунства, право на информацию, право на секс, право совещательного голоса… И когда в 2055 году приняли новую Конституцию, понятие «неполноценные» уже стало официальным.
— Все равно это звучит оскорбительно.
— Нет, это звучит замечательно, — сказал Ка, повеселев. — Честно говоря, я вообще не понимаю, как мои ровесники раньше жили.
Он с любопытством посмотрел на Антареса, который не только воспитывался при старой системе, но и вполне мог быть в числе тех, кто спровадил ее в последний путь. Но выяснять не стал, вместо этого насел с расспросами на Джанеллу.
Антарес уже начал привыкать к их беседам. Пока Ка общался, он успел выцедить из заварочной машины полный обед и съел его под пролистывание мемуаров Шпеера.
* * *
— …В прошлый раз вы сказали, что у вас в стране нет фамилий, но среди экипажа есть Молотофф, это ведь фамилия? — спросил Джанелла.
— Скорее популярная раньше на Западе зажигательная смесь, названная в честь сталинского наркома иностранных дел, — невозмутимо пояснил Ка. — Он взял себе этот псевдоним из романа русского писателя Помяловского. Интересно, что когда он придумывал фамилию своему герою, символа «серп и молот» еще не существовало, и Помяловский выбрал молот просто как орудие, указывающее на пролетарское происхождение.
— Интересно, что нарком Молотов не считал Молотова положительным героем, — возразил Антарес.
— Неужели Сокольцев тоже не фамилия?
— А кто это?
— Вы не знаете, кто такой Сокольцев?
— Понятия не имею.
— Это же выдающийся советский ученый! Он два года назад получил Нобелевскую премию, об этом все писали.
— Спасибо, вы очень понятно объяснили, — ядовито сказал Антарес. — За что хоть премию-то дали? Ученому?
— За выдающиеся достижения в области химии. Что-то связанное с металлами.
— Здорово. Он летит на этом корабле, так?
— Да, он и его супруга Октябрина.
Антарес страдальчески провел ладонями по лицу и полез в комп смотреть, WTF Сокольцев.
— Почему у вас разрешают мужу и жене быть в одной экспедиции?
— Ух, — восхитился Антарес, — а мы ищем инопланетян где-то в космосе…
* * *
На пятый день полета двигатели корабля выключили. Их тихое позванивание было почти незаметным, но сейчас наступившая тишина била по ушам. На два часа на корабле наступила невесомость. Антарес провел это время с Ла Расон. Она неслышно возникла в дверях, робко заглянула внутрь и сказала:
— Я тут шла мимо…
Антарес засмеялся. Почему-то в ее исполнении даже это было весело. И он был чертовски рад ее видеть.
— Я тут шла мимо, — невозмутимо повторила она, — и подумала, хорошо бы заняться сексом в невесомости. Он ответил в тон ей:
— Отличная идея! Проходи, разувайся. Ка и Джанелла оставили их одних.
Сначала он бросался целоваться, как разыгравшийся щенок. Но расставшись с последним ботинком, утратил контроль сначала над ситуацией, потом над собой. Отчетливый момент – ее ладонь на губах и голос, говорящий: «Не ори. Если не хочешь, чтобы нас слышал весь корабль». Звук выше 75 децибелов шел в динамики.
У нее было тело женщины, которая на 20 лет больше его сверстниц занималась фитнесом и танцами. И мозги, находившиеся в работе на 20 лет дольше, чем его собственные. Антарес вымотался, но только набрался сил. Он отогрелся, почувствовал себя почти живым. Это было приятно. Это было не то, чего он ждал от секса.
* * *
Одевшись и отпустив Тригонометрику, Антарес вышел в коридор. Повертел в руках мини-ПК, но звонить не стал.
По всему кораблю деловито носился экипаж, производя профилактический осмотр силовой подсистемы и раздавая указания пассажирам. Когда осмотр был закончен, Тринити сказала по громкой связи:
— Друзья, рекомендую пристегнуться!
Двигатели приятно зашумели, и вес снова вернулся к вещам. Пол стал полом, потолок – потолком.
Впрочем, почти сразу потолок стал заваливаться набок, это продолжалось минут пятнадцать. Корабль разворачивался соплами двигателей к Марсу, начиная торможение.
Приняв душ и поскучав еще с полчаса, Антарес решил, что сыт одиночеством по горло, и пошел в зону отдыха. Дошел и замер у входа. На свободной площадке Ка танцевал капоэйру. Барабаны звучали глухо и резко. Сердце само ловило неровный бешеный ритм. Его соперница, упитанная латиноамериканка одного с ним роста, двигалась не менее эффектно, но быстро устала и вышла из круга. Ее сменил незнакомый парень. Антарес наблюдал, одновременно любуясь и запоминая движения, прикидывая на себя. Такое он никогда не танцевал. Когда место освободилось, он вышел на площадку. Но Ка сказал:
— Не сейчас. Позже.
