героический стоик, это и спасло мне жизнь; после того, как сорок первая или пятьдесят первая схватка опрокинула меня на землю, прямо в грязь, я произвела небольшие подсчёты и выяснила: прежде чем доберусь до ближайшего выхода на поверхность, меня накроют ещё триста схваток. Так что я вернулась в пещеру, как только снова смогла встать, рассудив, что лучше уж умереть там, чем в раскисшей глине.
Неумолимо сокращавшиеся проблески ясного рассудка между приступами боли я использовала, чтобы как можно лучше припомнить тот источник народной мудрости, из которого знала о деторождении: старые добрые фильмы. Но только не чёрно-белые. Если смотреть только их, можно вообразить, будто детей приносит аист, а беременные женщины нисколько не полнеют. Из таких фильмов можно заключить, будто бы после родов может сохраниться аккуратная причёска и безупречный макияж. Но в конце двадцатого века было снято несколько фильмов, запечатлевших роды во всей неприглядности. И когда я припомнила их, мне стало ещё хуже. Чёрт побери, несколько женщин в них умерли от родов. Я живо припомнила сцены кровотечений, использования акушерских щипцов, рассечения промежности… и это ещё были далеко не все ужасы…
Но в ходе нормальных родов есть неизменные этапы, на их последовательность я только и могла рассчитывать — и принялась готовиться. Порылась в мешке Уолтера и обнаружила бутылки с водой, марлю, дезинфицирующее средство, нитки и нож. Я разложила всё это перед собой, и получился жутковатый домашний хирургический набор, только обезболивающего не хватало. Теперь мне оставалось лишь дождаться смерти.
* * *
Такова тёмная сторона родов. Но была и светлая. Давайте пропустим возбуждённое описание натужного кряхтения на корточках; того, как от натуги я перекусила ветку; крови и слизи. В какой-то миг я потянулась вниз и нащупала маленькую головку у себя между ног. Это был момент равновесия между смертью и жизнью. Возможно, самый близкий к идеальному моменту из всего того, что я когда-либо переживала, и причины этого мне никогда не удавалось описать. Боль ещё не стихла, может быть, была даже на пике. Но если болит долго, в конце концов восприятие притупляется; вероятно, в нейронных сетях срабатывают автоматические размыкатели, а может, просто приучаешься по-новому постигать боль. Может, приучаешься с ней мириться. Я смирилась с болью, когда мои пальцы скользили по крохотному личику и я чувствовала, как от моих прикосновений открывается и закрывается ротик. Ещё несколько секунд сын всё ещё был частью моего тела.
Тогда я впервые ощутила материнскую любовь. Я почувствовала, что не хочу потерять сына. Знала, что сделаю что угодно, лишь бы не терять его.
О, я по-прежнему сильно хотела, чтобы он наконец полностью родился — и всё же некая часть меня желала ещё побыть в этом состоянии равновесия… Относительности… Боль, любовь, страх, жизнь и смерть двигались со скоростью света, замедляя время до полной сосредоточенности на одном идеальном мгновении, когда моя матка стала центром Вселенной, а всё, что вовне, внезапно утратило значение.
До этого я не любила своего ребёнка. Не наслаждалась и не восторгалась от его пинков и шевелений. Признаю: к наступлению этой беременности я отнеслась не по-взрослому, без осторожности и рассудительности, и даже вплоть до последних недель считала плод паразитом, от которого можно бы и избавиться. Единственно, почему не избавилась — это потому, что пребывала в глубочайшем замешательстве по поводу жизни как таковой и смысла моей собственной жизни. Когда-то я с завидным упорством пыталась положить ей конец, а потом просто опустила руки и позволила событиям происходить со мной. Материнство стало одним из таких событий.
Мгновение истекло, и ребёнок выскользнул наружу, я взяла его на руки и принялась за материнские заботы. До сих пор удивляюсь, как мне удалось припомнить всё, что нужно делать, и обойтись без воспоминаний о драматических сценах полового воспитания, разыгрывавшихся дней за восемьдесят или девяносто до того. Знаете что? Я была почти уверена, что не обойдусь.
Как бы то ни было, я обтёрла младенца, разобралась с пуповиной, пересчитала ребёнку пальчики на руках и ногах, завернула его в марлю и приложила к груди. Он не слишком долго плакал. Снаружи тёплый доисторический дождь сыпался сквозь листву гигантских папоротников, где-то вдалеке мычал бронтозавр. Я лежала без сил, странно умиротворённая, и впервые в жизни вдыхала запах собственного молока. Опустила голову взглянуть на ребёнка, и мне показалось, что он улыбнулся мне всем своим морщинистым беззубым обезьяньим личиком, а когда я протянула ему палец, поиграть, он вцепился в него маленькой ручонкой и крепко сжал. Я ощутила, как любовь переполняет моё лоно.
Видите, что он сотворил со мной? Заставил употреблять слова, подобные "лону".
Но вот прошло три дня, а Уолтер так и не дал о себе знать. Прошла неделя — и по-прежнему ни звука.
Мне было наплевать. Уолтер доставил меня в такое место Луны, где я могла выжить и даже благоденствовать. В реках было полно рыбы, на деревьях — плодов и орехов. Флора и фауна не были доисторическими; исключение составляли лишь сами динозавры да те огромные саговниковые деревья, папоротники и кусты, листвой которых они питались. А так на ферме "КК" росли и обитали вполне современные формы жизни. В воде не водились трилобиты, главным образом потому, что никто не додумался, как извлечь из них прибыль. Вместо них плавали форель и окуни, и я знала, как их поймать. Рядом росли яблони и пеканы, и я знала, где именно, поскольку сама посадила многие из них. Стоило упомянуть и об отсутствии хищников. Тираннозавр у Калли был всего один, его содержали взаперти и кормили обрезками бронтозавровых туш. Всю неделю я вела беззаботную буколическую жизнь пещерной девы, которую вряд ли сочли бы за правду наши предки из палеолита. Да я особо об этом и не задумывалась.
Не слишком много думала я и о Калли. Она не пришла полюбоваться на внука. Я не виню её в этом, потому что вряд ли она знала и о том, что он был зачат, тем более о том, что родился — а если бы даже знала, наверно, не решилась бы навестить нас, потому что могла случайно выдать ГК моё убежище.
Вот что нас спасло: давний отказ Калли присоединяться к планетарной сети данных, её безрассудное упрямство, за которое, как она знала, все насмехались над ней. Среди насмешников была и я. Помню, ещё подростком я преподнесла ей тщательно подготовленную оценку экономического эффекта от слияния с ГК. Я была уверена, что это убедит её капитулировать
