Потом они вдруг приметили его, оба сразу, и вздрогнули, узнав. Он стоял к ним спиной, за двумя рядами свечных скоплений, и причуда света делала его почти невидимым. Но недолгое время спустя он немного сместился влево и Козел с Гиеной увидели его ладони.
Хотя нет, ладоней они не увидели: те двигались одна над другой так быстро, – кружа, разделяясь, смыкаясь, сплетая десять фантастических пальцев в такой горячке изменений, что разглядеть можно было лишь переливчатое, расплывчатое пятно света, то вспыхивавшее, то гаснувшее, то зависавшее у груди Белого Агнца. Что тут происходило? Чем он занимался? Гиена бросил косвенный взгляд на товарища, но ничего ему этот взгляд не прояснил. Откуда им было знать, что в мозгу Агнца совершалось брожение, которого он и миг бы не снес без помощи тела – случаются же времена, когда мозг, проносясь сквозь созвездья догадок, рискует затеряться в мирах, из которых не бывает возврата. И потому тело, в мудрости своей, летит с ним бок о бок, готовое, если приспеет нужда, мгновенно замедлить, ухватясь, эти ослепительные завихрения мозга. Вот это и увидели Гиена с Козлом. Волнение разума, порожденное Мальчиком в Агнце, было именно такого порядка, и напряжение его все возрастало, и маленькие белые пальцы, интуитивно поняв, что происходит, не подпускали безумие слишком близко, отгоняя его собственной живостью и быстротой.
Все это двоим, глядевшим из-за завес, оказалось не по уму; нельзя, впрочем, сказать, что они были настолько тупы, чтобы не сообразить: хозяина лучше сейчас не трогать. Чего он там делает, они знать не знали, однако знали достаточно, чтобы понять – делает он что-то для их непроходимых голов непостижимое. И потому оба ретировались, по возможности тихо, и отправились к полуночным кухням и оружейным, и за корзинами со свежей травой, и за всем прочим, приличествующим Пиру, – и принялись, хоть времени у них было еще предостаточно, начищать золотое блюдо, корону и лопаточные кости.
К этому времени Агнец, умерив бег своих мыслей, сложил уже, словно для молитвы, ладошки и завернулся в черную шаль.
Мальчик спал… и спал… и часы проходили медленно, и безмолвие огромных подземных копей обращалось само в подобие шума – в подобие гудения пчел в пустом изнутри древесном стволе; и со временем Козел и Гиена, прервав, наконец, труды, снова уселись рядом, чтобы смотреть на спящего смертного, и Мальчик проснулся, а проснувшись, услышал, как Гиена встает, выплевывая облако белой костной пыльцы. Повернувшись к сообщнику своему, Гиена сердито скривился, а затем, безо всякой на то причины, протянул пятнистую лапу и с силой обрушил ее на башку Козла.
Этот удар, человека убивший бы, Козла всего только сильно встряхнул, и он, чтобы отразить возможность повторного нападения, оскалил зубы в ухмылке и заискивающей, и скотской; хоть верно было и то, что улыбка его не вполне различалась сквозь тучу пыли, выбитую из Козловой башки.
Мальчик полуоткрыл глаза и прямо над собой увидел Гиену.
– Почему ты меня стукнул, Гиена, милый? – поинтересовался Козел.
– Потому что мне захотелось.
– А-а…
– А это твое волосатое пузо…
– Сожалею, что оно тебе так не понравилось, дорогуша.
– Слушай!
– Да, любовь моя.
– Интересно, в кого превратит его Белый Агнец? А, ты, тупоголовый? Кто это будет? А?
– О Гиена, дорогой, сказать тебе, что думаю я?..
– Ну?
– В зайчика!
– Нет! Нет! Нет!
– Почему же нет, дорогой ты мой?
– Молчать, дубина! В петушка!
– О нет, дорогуша.
– Что ты смеешь иметь в виду? Я сказал: в петушка!
– Или в кролика?
– Нет! Нет! Нет!
– Или в дельфинчика? У них такая гладкая кожица.
– И у тебя была гладкая, пока щетина не выросла. Он слепит из его костей золотого петушка.
– Наш повелитель Агнец сам все знает.
– Наш повелитель обратит его в зверушку.
– И нас тогда будет трое.
– Четверо, дурень! Четверо!
– С Агнцем, что ли?
– Он не из наших. Он…
– Он не из наших!
А это чей еще голос? Чей он такой? Не их и уж точно не Агнца!
Двое полускотов вскочили и озирались, пока взгляды их не уперлись в Мальчика. Глаза его были открыты, и в полутьме казалось, что они насторожены и внимательны, как глаза идущего по следу охотника. В лице Мальчика ни единый мускул не двигался, хоть живот его и сводило от испуганных предвкушений.
С самого начала, с той минуты, когда Козел обратился к нему с приветствием, Мальчик кусочек за кусочком складывал мерзкую, фантастическую, нечестивую картину. Странный ужас пропитывал все это гнусное место, однако ныне Мальчик знал, что ужас – лишь фон для не имеющего названия преступления. Разрозненные фразы, слово там, восклицание здесь слишком ясно давали понять, что его ожидает жертвенное заклание.
И тем не менее, в сердце Мальчика крылся осколок гранита. Нечто непреклонное. Да и в голове тоже имелось кое-что. А именно: мозг.
Мозг затрудняется работать искусно, когда ладони мокры от пота, а желудок выворачивают страх и тошнота. Но с упорством просто-напросто яростным Мальчик повторял и повторял: «Он не из наших!»
Губы Гиены раздвинулись, показав в ошеломленном оскале мощные зубы. Могучее тело, казалось, вибрировало под белой рубашкой. Руки вцепились одна в другую, словно сойдясь в смертельной схватке. Что до Козла, тот подскользнул к коллеге и вперился в Мальчика глазами цвета лимонной кожуры.
– Из наших? Сама эта мысль абсурдна, джентльмены. Уж нас-то какому-то бяшке не провести.
Мальчик почти вплотную подполз к ошалелой паре, приложил палец к губам и начал в совершенном безмолвии складывать ими слова.
– У меня для вас есть великая новость, – промолвил он. – Не спускайте глаз с моих губ… Вы станете подлинными Царями! Ибо у вас есть характер, джентльмены, у каждого свой. Есть головы, есть мускулы, есть возможности, и что важнее всего, есть воля добиться…
– Воля добиться чего? – спросил Гиена, с такой силой выплюнув коленную чашечку, что та ускакала во мрак, точно монета.
– Воля добиться свободы. Свободы обратиться в Царей… – ответил Мальчик. – Ах, какую вам это сослужит службу, джентльмены.
– Что сослужит? – спросил Козел.
– Ну как же, ваша красота, разумеется.
Долгое молчание, двое скотов вглядываются в Мальчика и пакостный свет разгорается в их глазах.
Мальчик встал.
– Да, ты прекрасен, – сказал он. – Взгляни на свои руки, пятнастые и длинные, точно дубы. Взгляни на гнутую спину. Она подобна вздымающейся буре. Взгляни на обритые челюсти, крепкие, как смерть, – и на длинную морду – ах, джентльмены, разве все это не очаровательно? Взгляни на белую, точно пена, рубашку, на полночную гриву. Взгляни на…
