— Ну да?.. — недоверчиво хмыкнул Володька.
— Другими словами, что для какого-нибудь японца — гора, для русского — яма.
— Ты, конечно, для меня в авторитете, стихи знаешь и все такое… Вообще поэтов на зоне уважают. Но у тебя как у всякого поэта бывают закидоны.
— Какие именно?
— Ну вот, например, эта странная привычка мягель собирать… Ведь это не иначе как скрытая тяга к путешествиям…
Степан не понял, жалуется его кент или предупреждает.
— Вова, ты на что намекаешь? — Поэт откинулся на спинку стула и чуть не упал, потому что сидел на лавке без спинки. — На то, что я скрытый шакал? Ах, ты… психолог доморощенный…
Кент Володька молча, не поднимая глаз, досербывал суп, шаркая ложкой об алюминиевое дно тарелки. Степан все больше злился, наконец, не выдержал:
— Путешествовать тебе, значит, западло… А пидорасить пузырьки не западло?
— Зато никаких забот. Отпахал смену — и шнягу в стену. Кстати, батя. Ты вот все учишь, а сам, если изменился, то в худшую сторону. Тебе не идет ругаться матом и ботать по фене. Ты же поэт, должен нам пример подавать.
— Ох, уел, салага, — привычно срифмовал уязвленный поэт. — Но ты прав. С этого момента завязываем материться. И никакой фени. Будем говорить нормальным человеческим языком. Не по броне дюзнуть, а ударить по морде. Не шевележ, а веселье. Не партак, а наколка. Не промоты, а вещи. Не обезьянка, а зеркало. Не защеканка, а зубная щетка. Не мойка, а лезвие бритвы. Не снегурочка, а пиз… Нет, пожалуй, пусть она снегурочкой остается. В каждых правилах, должны быть исключения.
* * *
Поставив в известность своего «бугра», то есть бригадира, они вышли за территорию лагеря. На лагерном жаргоне — Запредел.
Порывы ветра проносились над сумеречными равнинами и, попетляв среди низких холмов, вырывались на простор. Дальше на многие километры расстилалась местность — ровная как стол. Тундра Запредельная. Мертвая земля. Унылость и отчаяние. Человек там казался муравьем, зажатым между двумя бесконечными плоскостями — землей и небом. Сумеречный облачный покров воспринимался столь тяжелым и висел так низко, что того и гляди ляжет в изнеможении брюхом на грунт и как жернов раздавит, расплющит, перемелет в муку ваши хрупкие косточки.
Смерчи и грозы, бушевавшие третьего дня, утихли, наводнение, начавшееся неделю назад, прекратилось, и, хотя небо по-прежнему сулило проливной дождь, к утру все разрешилось унылой моросью.
Степан поднял воротник кожанки, поплотнее натянул на голову видавший виды берет, который выцвел и теперь имел не разбери какой цвет. Напарник был облачен в модную молодежную трикотажную хламиду с капюшоном.
Несмотря на молодость, лицо напарника было в морщинах, а волосы, выбивавшиеся из-под капюшона были седыми и по-старчески жидкими. Высокий и тощий Володька был угловат и своей уклончивой длинноногой поступью напоминал оскорбленную цаплю.
Оскальзываясь на липкой жиже, они спустились к медленно текущей реке. Малая Лета уже вошла в свое прежнее русло, оставив по берегам наносы ила, грязи и ментальные обломки чьих-то воспоминаний. Слава Богу, лодка, привязанная к камню, никуда не унесло со вчерашнего дня.
Степан отвязал веревку, взялся за форштевень.
— Ну-ка навалились, — скомандовал он. — Раз-два-взяли!
Вдвоем с Володькой они спихнули лодку в черную воду.
— Ты скребки не забыл? — спросил Степан.
— Угу, — промычал напарник, орудуя тяжелыми веслами, чтобы лодка развернулась.
Течение подхватило суденышко, и они поплыли вдоль берега. Река, которую здесь называли Малой Летой, была неширокой, максимум метров сто отделяли высокий гранитный правый берег от низкого левого. На пологом берегу мягель не встречался — только вульгарный серебристый лишайник. Съедобный мох произрастал исключительно на гранитах. Поэтому Володька, недовольно морщась от холодных капель дождя, падавших на лицо, прижимался к правому берегу, а Степан со скребком наготове ждал, когда появятся яркие пятна мягеля.
В предвкушении работы, которая имела хоть какой-то смысл, поэт размышлял о том, о сем и, в частности, был ли Володька его другом? В самой мысли о возможности подобных друзей не было ничего невероятного, но суть состояла в том, что их дружба противоречила всякому принципу совместимости.
Но так уж получилось. Хотя рядом было много свободных мест, Степан сам его заприметил и выбрал соседом, угадав в нем доверчивую и простодушную натуру. Так образовалась их семья. Володька звал его «папаша» или «батя». Степан соответственно звал молодого напарника «сынком».
Володькина история жизни и смерти была едва ли не типичной по нынешним временам. Отец почти что алкоголик, мать тоже часто присасывалась к стеклянному горлышку. Что оставалось делать ребенку, когда родители все время под кайфом? Разумеется, тоже ловить его, родимого.
Денег на водку не было, зато имелись под рукой более дешевые и простые средства отключки от тошнотворной экзистенции. Сначала с приятелями в подвале нюхали клей, потом стали забивать косячки и, наконец, как апофеоз безумия, пришли к иголочке.
А ведь было с кого брать пример — не дурной, а положительный. Благим примером был старший брат. Замечено, почему-то старшие братья чаще бывают благоразумными и более волевыми. Даже в сказках об этом сказано: «Старший умный был детина, средний так и сяк, младший вовсе был дурак». Странно, однако, что при такой схеме, народные симпатии всегда почему-то отдавались младшему брату. (Вот она — загадка русской души, непонятная иностранцам.) Очень уж любят на Руси дураков, может, отсюда наши проблемы?..
Короче говоря, старший брат не пил, не курил, качал мышцы, крепил локти, потом занялся бизнесом. Купил себе машину, квартиру, женился и покинул кайфующую семейку. Но не забыл родную кровь. Взял к себе на работу отца и Володьку пристроил. Но пагуба уже свершилась.
Папашку пришлось выгнать. Володька сам ушел. Денег в доме не было по-прежнему. Пошли заёмы без отдачи. Кредиторы преследовали Володьку днем и ночью, как какого-нибудь Бальзака. Только Володька не был гением и не знал что делать. Он прятался от заимодавцев, отключал звонок, не открывал дверь. Когда кровососам надоедало стеречь его, он тайком выскальзывал на улицу в поисках денег и дозняка. Петелька безвыходной ситуации затягивалась все туже. Нарк вышел на финишную прямую. Полный стадион глюков ревел: «Володька давай!! Поднажми еще!»
Володька из последних сил растянул кровавые мехи баяна и поднажал. Ширнулся так, что померк в глазах весь ёбаный свет. Откачать обдолбанного нарка не удалось. Вот такая фенита, бля, комедия.
