но они ничего не могли поделать с Аркадием Матвеевичем. Наконец, они остановились.
– Это не может продолжаться вечно, правда ведь? – спросил высокий и белый. – Ничего не может продолжаться вечно, и ты это знаешь лучше других.
Охотники разошлись, окружая свою жертву. Они шли по кругу, а начальник лагеря стоял, почти не двигаясь и глядя куда-то вверх. Наконец Генрих, проходя мимо своего дипломата, поднял его на ходу одной рукой и ею же открыл его. Той же рукой он поднял раскрытый чемоданчик на уровень плеча перед собой и разжал руку, а когда тот коснулся земли, в руках у него был маленький автомат.
Кажется Максим хотел закричать, а может это он придумал, но когда Аркадий Матвеевич упал на асфальт, он не издал ни звука. Всё случилось очень обыденно: вот его учитель стоит, а вот он уже падает на землю. И когда из травмпункта, на шум выстрелов, выглянули люди, перед входом стояла белая волга с красным крестом на стекле, рядом курили двое мужчин в белых халатах, а из выхлопной трубы с громкими хлопками вырывалось пламя.
– Да заглуши ты машину. – громко ругался медик с белыми волосами, водителю.
– Он её потом не заведёт. – отвечал ему его коллега с чёрным дипломатом. И обернувшись на выглянувшего из дверей врача и стоящую сзади медсестру спросил. – Я извиняюсь, коллеги, а где 27 больница?
И так же спокойно, эти двое сели в машину, и так же спокойно уехали. А на асфальте осталось только масляное пятно, присыпанное песком. А может это и не масло, но кто будет разбираться?
"Охотники и в самом деле очень быстрые" – отстранённо думал Максим, наблюдая. Как быстро они подняли тело и погрузили его в подъехавшую машину: "Но не всесильные. И их хозяева тоже"
Нога очень болела. Сильнее чем вчера. Находясь в травмпункте, он даже и не подумал пойти и пожаловаться врачу, или хотя бы поинтересоваться, что видно на его рентгеновском снимке. Он вышел на улицу и присел на скамейку, глядя на место смерти своего учителя.
– Максим! – услышал он голос Вики. – Где все? Почему ты один?
– Вика, – сказал Максим еле слышно. – Отвези меня домой.
Уже сидя в электричке, он вспомнил про письмо. Вика всё говорила, говорила… Про Любу, про Аркадия Матвеевича, про его больную ногу, а Максим все сжимал в руках листок вырванный из тетрадки и никак не хотел его прочесть. Наконец он развернул листок и с трудом разбирая мелкий убористый почерк начальника лагеря начал читать.
"Дорогой Максим, я пишу это письмо, зная, что не успею с тобой попрощаться, поэтому делаю это сейчас: До свидания! Я верю, что всё заканчивается не так, как мы себе представляем и ты должен знать об этом. Мне жаль, что тебе пришлось столько пережить, и, если бы я мог я бы подарил тебе другую, красивую и весёлую историю, но эта история родилась раньше меня и я не могу переписать её. Помнишь часовой механизм, который ты когда-то взял в руки? Скажи Вике, чтобы она отдала его тебе. Это не просто игрушка: пока он оживает от твоих прикосновений, значит, что время твоё не кончилось. Помни об этом и не вешай носа.
Твой друг, Аркадий Матвеевич.
P.S. Да, вот что забыл, а это самое главное. Я очень виноват перед тобой. Перед тобой, Викой и особенно Любой. Я не успел, значит тебе придётся помогать им. Прости."
– Представляешь, – Вика всё еще продолжала говорить. – Сегодня приезжает новый начальник лагеря, собирает нас и говорит, что Аркадий Матвеевич, ещё несколько дней назад написал заявление по собственному желанию.
– Вика, – Максим поднял на неё глаза. – Он мне ничего не оставлял?
– Да, конечно… – пионервожатая запнулась на полуслове и растерянно полезла в сумку. – Вот, десять раз напомнил, чтобы я не забыла. А я… – она отвернула лицо и наверное заплакала.
– Не плачь. – Максим погладил Вику по руке. – Я … Постараюсь.
,
