не сразу понял, что это Веселов, топнув по жестяному подоконнику с улицы, влез в окно и спрыгнул на пол. Машинально посмотрел на часы — была четверть четвёртого утра.
— Час Быка, — невозмутимо сказал Володька, отряхиваясь, — Чего, думаю, сидеть дома, страдаючи? Всё равно, скоро на работу.
— Тебя же выгнали.
— 54 —
— Выгоняют самогонку из бражки, гражданин учёный. Сказал же — час Быка. Рассвет на носу, только и жди вселенских бедствий и мировых катаклизмов. Как дела? Ждёшь событий?
— Жду.
— Как там неизвестная женщина?
— Не нравится мне что—то. Вроде бы, пока всё в норме, а..
— Чуешь, значит. Бывает, по себе знаю. А может, Машке не доверяешь?
— Ты это всерьёз?
— Слюшай, дарагой, кагыда я гаварыль усерьёз? — начал обычную свою клоунаду Володька, — Только по утрам, когда душа пива жаждет.
— Перестань Ты ведь и пьяница понарошку. Маскарад. Сегодня, вот, маску сдёрнул, а под ней, как в плохой комедии, другая маска. Кто ты, Веселов?
— А кто ты, премудрый пескарь? Вот ей—Богу, иной раз кажется, что ты — пришелец. А?
— Не знаю. Пришелец, ушелец — кабы сам знал, может, и сказал. Мне скрывать нечего, — Оленев встал и отряхнул халат.
— Это тебе «нечего»? — Веселов прокурорским жестом указал на карман: когда Юра встал, там звякнуло стекло.
Оленев опустил в него руку и нащупал пузырьки. Ребионит. За день он успел забыть о них. А Веселов уже забыл, куда указывал его разоблачающий персть. Он подался вперёд и сдавленным голосом спросил:
— Чуешь? Там что—то неладное.
В соседней палате изменился привычный стукоток респиратора. Приглушённый голос Марии Николаевны отдавал распоряжения. В коридор выбежала Наташа.
— Я пойду, посмотрю, — сказал Оленев, — А ты лучше отсидись в парке. Сейчас тепло, не замёрзнешь.
— Я своё отсижу, ты не волнуйся.
— Почему вы оставили Грачёва? — сухо спросила Мария Николаевна.
— Там всё стабильно. Что у вас?
— Давление падает. Скорее всего, центрального генеза, — она повернулась к аппаратуре.
— Не надо. Я очень вас прошу — не надо!
— Что?
— Обычных методов применять не надо. Так мы не спасём её, вы же знаете.
— Ещё один Грачёв? Что вас толкает на очередную… очередной такой шаг?
— Это моя родственница. Я имею право решать. Анабиоз спасёт её. Через час будет поздно. Вспомните того мальчика, которому ребионит уже не помог!
— Вот только не надо мне врать! Какая ещё родственница? За весь день вы не вспомнили о ней ни разу. Вообще её никто не искал и не спрашивал.
— Я молчал, но на это у меня есть причины. Личные причины.
— 55 —
Оленев рассчитал правильно: Мария Николаевна была железной женщиной, но всё—таки женщиной.
— Всегда считала вас примерным семьянином! Впрочем, ваша личная жизнь меня не касается. Но за больных в отделении отвечаю я.
— Беру ответственность на себя.
— Ваши доказательства? Расчёты именно поэтому организму? Предположим, наши методы к успеху не приведут. А ваши?
— «Ваши» — это как? Мои и Грачёва? Или это просто вежливая форма?
— Понимайте, как хотите. Только докажите документально. Сколько вам понадобится времени на программу и расчёты?
— Четыре минуты. Без программы и компьютера.
— Даже так? Засекать на часах?
— Засекайте.
Юра сел за стол и начал писать. Внезапно настольная лампа начала испускать кроваво—красный свет, а из—под абажура раздался голос Ванюшки, глухой, но вполне различимый:
— Запомни: ни под каким видом ты не должен проявлять свои знания!
— Помню, — зашипел Оленев и оглянулся, — Не беспамятный. Сгинь!
Похоже, Мария Николаевна ничего не слышала.
— Ты нарушаешь Договор, нарушаешь Договор, нарушаешь… — металлический голос заставлял пульсировать свет лампы в такт словам.
— Заткнись, каменюка! — Юра в сердцах трахнул кулаком по выключателю. Голос под абажуром осёкся, лампочка ярко вспыхнула и перегорела. Оленев набросился на бумагу. Строчки формул заполняли листки, исписанные листки летели под абажур.
— Всё, — сказал он, подавая Марии Николаевне веер листков, — Формулы, выкладки, прогноз при различных вариантах моих действий, а также варианты коррекций.
— Никогда не подозревала в тебе таких способностей, Юра. Похоже, ты, как и Грачёв, жил завтрашним..
— Спасибо, — ответил он и достал пузырьки с ребионитом. Мария Николаевна, словно подчёркивая, что намерена делить с Оленевым ответственность за содеянное, передала ему шприц.
Юрий ввёл лекарство в вену больной и начал отключать аппаратуру. Недолгую тишину разорвала сирена монитора — остановка сердца! Оленев нажал красную кнопку. Громкий писк, граничащий с ультразвуком, прекратился, по бумажной ленте поползли ровные линии.
— Клиническая смерть, — чуть слышно проговорила Мария Николаевна и спрятала голову в ладонях.
Все птицы округи собрались в кронах деревьев больничного парка и надрывались, что есть мочи — наверное, проводили свою, птичью утреннюю
— 56 —
планёрку.
— Таким образом, состояние обоих больных стабильно. Лечение по предложенной схеме позволяет надеяться на успех с гарантией возвращения к жизни и полного выздоровления, — Оленев закончил выступление на утренней конференции и собирал разложенные для доклада записи. В зале словно бомба разорвалась.
— Какие больные?! — вскочил детский хирург, по милости реаниматоров потерявший оперированного им мальчика, — Два тела без каких—либо признаков жизни занимают две палаты!
— Но и без признаков тления, коллега! — парировал заросший совсем Веселов.
— Я не понимаю: в конце двадцатого века, в советском медицинском учреждении, создать подпольную алхимическую лабораторию и испытывать невесть что на беспомощных больных! — ужасалась дама в белом халате, но с таким маникюром, что вряд ли принадлежала к врачебному сословию.
— В том то и беда, что в советском! — вскочил молодой врач с причёской, которая выдавала его скептическое отношение к советским, социалистическим ценностям и нормам, — Будь эта идея высказана не у нас, её давно бы раскрутили полным ходом! И не в подвалах, а в лучших лабораториях!
Разделение мнений шло по классической схеме: старшее поколение либо отмалчивалось, либо возмущалось, молодёжь выступала в поддержку Оленева и громко клеймила ретроградов в науке и противников демократии.
— Это не просто самоуправство — это преступление!
— Но вам же с цифрами в руках доказали, что это клиническая смерть, а не биологическая!
— Блеф! Клиническая смерть в течение суток?! Вы у кого учились, молодые люди!
— У таких, как вы, к сожалению!
— А таких, как вы, недоучек, гнать надо из медицины! Нечего таким делать здесь!
Оленев не дождался вопросов и спустился с кафедры. Председательствующий, проректор по науке, без успеха стучал ручкой по традиционному графину и, только встав во весь свой гренадёрский рост, смог успокоить аудиторию.
— Я прошу тишины, коллеги! Ти—хо, я сказал! Что за базар на деловом совещании!.. Действительно, Юрий Петрович: ваша жизнь как врача, медика, будет длиться ровно столько, сколько будет продолжаться состояние клинической смерти больных. Не до бесконечности, естественно..
Заросший Веселов обнял небритого
