Мертвым голосом она спросила у меня, действительно ли я профессор Гидеон Вулф, и, получив утвердительный ответ, сообщила, что ее зовут миссис Вера Прайс. Я тут же вспомнил, что Вера Прайс была женой Джона Прайса, одного из известнейших специалистов по спецэффектам в кино и сценических постановках. Несколькими днями ранее он был убит в Нью-Йорке у собственного подъезда. Убит он был, добавлю, необычайно жутким способом: неизвестное оружие разодрало его тело буквально в клочья, и опознание удалось провести только после анализа ДНК.
Я принес вдове свои соболезнования и спросил, как продвигается расследование дела. В ответ я услышал, что расследование не продвигается никак и, возможно, вообще никуда не продвинется, если я не предоставлю ей свою помощь — все потому, что «они» этого не позволят. Раздумывая над тем, кто же может скрываться под словом «они», я слушал, как миссис Прайс рассказывала о своей семье. У них с мужем было двое детей. Один ребенок умер во время стафилококковой эпидемии 2006 года, унесшей жизни сорока миллионов человек по всему миру. Второй ребенок, дочь, училась в старших классах, и «они», по словам миссис Прайс, угрожали ей тоже.
— Кто же эти "они"? — спросил я наконец, заподозрив истерическую паранойю. — Что им от вас нужно? И почему вы пришли именно ко мне?
— Я вспомнила ваше прошлогоднее телевизионное интервью, — ответила она, роясь в сумочке, — и скачала его. Вы специалист по криминологии и истории, верно? Тогда, — она достала серебристый компьютерный диск и бросила его на стол, — взгляните на это. Они конфисковали оригинал, но я нашла копию в банковском сейфе мужа.
— Но…
— Не сейчас. Я только хотела передать вам диск. Приходите ко мне сегодня вечером, если надумаете чем-нибудь помочь. Вот адрес.
Послышался шорох бумаги, и прежде чем я успел что-нибудь сказать, она уже была за дверью. Я лишь в недоумении покачал головой и вставил диск в дисковод.
Чтобы просмотреть записанные на него изображения, хватило минуты. Я тут же выхватил из чехла мобильный телефон и, потрясенный и возбужденный, начал уже набирать знакомую последовательность цифр, как вдруг припомнил слова Веры Прайс: «они» следят. Я дал отбой и снял трубку с обычного телефона на моем столе — кто бы ни были эти «они», они не могли его подслушивать. Пока не могли.
Я снова набрал номер и услышал раздраженный голос Макса Дженкинса.
— Макс, — сказал я своему старому другу, бывшему полицейскому, а ныне частному детективу, — никуда не уходи.
— Что значит "никуда не уходи"? Хули ты так со мной разговариваешь, англо-саксонская бледная немочь? Я иду обедать.
— Да ну? — парировал я. — А если я скажу, что в этот самый момент рассматриваю возможное свидетельство того, что Тарик Хальдун не убивал президента Форрестер?
Макс помолчал секунду, потом снова взорвался:
— Ты что, думаешь, я от этой чепухи аппетит потеряю?
— Постой, Макс…
— Я жрать хочу!
— Макс, заткнись, а? Мы говорим об убийстве президента.
— Это ты говоришь об убийстве президента, а я лично хочу обедать.
Я вздохнул.
— А если я принесу тебе пожрать?
— Только быстро!
Двадцать минут спустя мы с Максом сидели перед старым письменным столом, уставленным компьютерами, в его офисе на Двадцать второй стрит неподалеку от Гудзона, время от времени откусывая от вегебургеров, которые я купил в кафетерии, и не отрываясь смотрели на главный экран. То, что мы увидели, настолько захватило и меня, и пресыщенного Макса, что мы даже не стали предаваться обычной тоске по далеким дням, предшествующим опустошительной эпидемии кишечной палочки 2021 года, — по тем дням, когда за натуральным гамбургером еще не надо было отправляться в самые дорогие рестораны города.
На экране перед нами проходили до боли знакомые сцены трехлетней давности: партийный съезд в большом зале одного из отелей Чикаго, впечатляющая фигура президента Эмилии Форрестер, которая, промокая со лба капли пота, быстро поднимается на сцену, чтобы дать согласие на выдвижение на второй срок. И лицо на заднем плане — лицо убийцы, известное теперь каждому жителю страны.
Анонимные цифровые снимки сцены убийства были обнаружены год назад; всего через два месяца у лица появилось имя: Тарик Хальдун, мелкий служащий из афганского консульства в Чикаго. Правосудие сработало быстро: Хальдун, все время жалобно кричавший о своей невиновности, в какие-нибудь несколько месяцев был осужден пожизненно и недавно начал отбывать приговор в тюрьме строгого режима близ Канзас-Сити. В результате дипломатические отношения между Соединенными Штатами и Афганистаном, которые и раньше не отличались прочностью, оказались на грани разрыва. Но нас с Максом сейчас заботило совсем другое.
Серия снимков на диске, что передала мне миссис Прайс, прервалась, не доходя до последовавшей за убийством сцены всеобщей паники. Экран затемнился на несколько секунд, а затем на нем вновь появились снимки момента убийства, на которых вместо лица Хальдуна было аккуратно очерченное пустое место. Потом экран вновь потемнел и наконец представил нам третью версию происшедшего. На этот раз лицо человека на заднем плане, наводящего пистолет, было совершенно иным: азиатские черты принадлежали, возможно, китайцу, но ни в коем случае не афганцу.
Я обернулся к своему заросшему бородой другу.
— И что ты об этом думаешь?
Макс, уставившись в экран, пожевал ломтик картофеля-фри, потом отшвырнул одноразовую тарелку.
— Думаю, что картошку они жарят на антилопьем дерьме.
— Диск, Макс, — сказал я нетерпеливо. — Он доказывает, что эти кадры подделаны, или не доказывает?
— Возможно, — пожал плечами Макс. — Когда дело доходило до обработки изображений, Прайс был лучшим из лучших, и все знают, что никаким снимкам веры нет, если ты не видел все своими глазами. Но мои программы не находят ничего подозрительного.
Это означало очень многое. Макс, как и большинство современных частных детективов, во всех случаях, — от идентификации фальшивки до анализа ДНК, — полагался исключительно на компьютер. Если его программы, а они были лучшими в мире, не обнаружили на изображениях следов преднамеренной манипуляции, значит, что-то было не так. А поскольку это «что-то» имело прямое отношение к, пожалуй, самому громкому политическому убийству последних лет, выводы, которые могли последовать из существования диска, а также поведение доведенной до отчаяния Веры Прайс и слова, что она произнесла в моем офисе, немало меня встревожили.
