Дал чувствовал себя как натянутый до предела лук, готовый лопнуть. Он знал, что у него больше не хватит сил терпеть эту ежедневную пытку. Конечно, можно охладить свои воспоминания о Калле, как охладили ее тело, можно найти в Лассении или где-нибудь еще среди сотен девушек ту, которая сможет заменить ее… Нет, Каллу не заменит никто. Осталось лишь присоединиться к ней.
* * *
Дал выпрямился, отбросил рукой непослушную прядь, которая постоянно спадала ему на лицо. “Почему бы ее не обрезать?” Он подумал об этом машинально — так иногда музыкальная фраза приходит в голову в самый неподходящий момент, путая мысли. Нужно сделать вот что: шагнуть к саркофагу через этот голубой световой барьер, и не нужно никакого оружия.
Сзади раздались мягкие шаги. Дал обернулся и увидел священника в черной сутане с надвинутым на голову капюшоном. Его одежда искрилась тысячами капель воды, подобно тому, как блестят крылья морских птиц после ныряния. Сам монах был высок и худ, как будто под сутаной находились ходули.
Наступила тишина. Двое мужчин замерли друг против друга, а конус над их головами излучал свой вечный свет.
Первым нарушил молчание Дал.
— Кто ты?
Священник — поклонился.
— Я из Центрального Храма. Меня зовут брат Альбан, сеньор.
— Что ты здесь делаешь, брат Альбан?
— Мне нужно поговорить с тобой, сеньор.
— Оставим хороший тон, — сказал нетерпеливо Дал Ортог. — Ты думаешь, что удачно выбрал время для разговоров?
— Да, Дал Ортог Дал. Никто, кроме тебя, сюда не ходит, а то, что я собираюсь сказать, вовсе не для посторонних ушей.
— Тогда давай, говори быстрее. Мне уже пора возвращаться в Лассению.
Священник кивнул под капюшоном.
— Я видел, как ты уже сделал шаг вперед. Можешь ли ты утверждать, что вернулся бы сегодня в свое жилище в квартале навигаторов, если бы я вовремя не вмешался? Мне известно, как велика твоя боль, и я догадываюсь, что уже давно ты лелеешь мысль оставить нас, отбросив все, как ненужную старую одежду.
— Продолжай, — холодно проговорил Ортог.
— Это длинная история, — начал брат Альбан. — Ты должен знать, что не все священники враждебно относятся к Софаркам и навигаторам. Среди наших сторонников есть много ученых, которых некоторый мистицизм привел под сень храма и которые вместе с генетиками разработали научную программу еще до твоего отправления и до твоих открытий. Уже почти век Центральный Храм скрывает у себя биофизическую лабораторию, где изучаются границы смерти.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Наши исследования основывались не на гипотезе о существовании бога и, тем более, о постоянстве души, а на проблемах обитания в космосе и на психологических явлениях, которые сопровождают жизнь. Существует главный вопрос: при физиологической работе мозга мысли могут располагаться только в пространстве. Но в каком пространстве могут располагаться мысли?
— Мыслей не существует. Существуют слова. Тот, кто полагает, что он мыслит, просто приводит в действие свой язык или связки, и эта, так называемая мысль — не что иное, как комплексная реакция на внешние или внутренние раздражители. Не существует особой разницы между криком птицы и движением плавников у рыбы. Духовные явления, о которых ты говоришь, это всего лишь иллюзия, порожденная деятельностью нервной системы. На более низком уровне и наслаждение и боль — это периферическая реакция, и сознание тут ни при чем. Мы сознательны не более, чем Бог на душу положит, но это расстраивает нам регулирующий механизм, который называется гордостью.
— И тем не менее, сеньор, ничто не препятствует определенному порядку электронов, который я называю “мысль” или “сознание”, оставлять в полях Вселенной свои отпечатки в виде пустот; нейроны же возвращаются в небытие. Мы исходим из теории, согласно которой эти отпечатки продолжают реагировать с космическими потоками энергии. Я с детства помню слова преподобного физика Галлега: “Смерть — это запятая, которая отделяет нас от вечности”. Мы рассматриваем мертвого как негатив живого, а ведь с негатива можно сделать еще один снимок.
Ортог презрительно пожал плечами:
— Мистика под рациональным соусом.
— Не такая уж и мистика. Во всяком случае, усилия генетиков не смогли победить болезнь. Если уж не удалось спасти живых, нужно попытаться восстанавливать мертвых.
— Ты потерял разум, брат Альбан. Можешь идти.
— Но не раньше, чем я закончу; потом поступай, как знаешь. Ты ведь можешь даже нас всех арестовать или выслать отсюда.
— Хорошо. Даю тебе еще две минуты.
— Наши исследования уже подошли к концу, но твой успех свел все на нет. Однако эта наша работа ведется так давно, что мы ее продолжаем с тем же рвением, как и в самом начале. Я сам подвергался опытам с целью выяснить, где находятся пределы границы жизни. Многие из нас отправлялись туда и принесли ценные сведения. Конец пути совсем близок, но для последних опытов нужно мужество, которого ни у кого из нас не хватает. Ты, возможно, единственный человек, который никогда не отступает.
Ортог улыбнулся.
— И тем не менее, — сказал он, — я много раз отступал перед межзвездными перелетами. Каждый раз приходилось перебарывать свой страх перед Вселенной.
— Готов ли ты перебороть свой страх перед этим?
— Я не боюсь того, что не существует, и я отказываюсь ввязываться в предприятие, лишенное всякого смысла.
— Даже если существует слабая надежда, что ты установишь контакт с той, которую потерял?
Дал сжал кулаки.
— Оставь свои глупые аргументы! Займись своими делами, я не допущу, чтобы кто-нибудь касался этой темы!
Брат Альбан молча поклонился.
— Мои соображения более эгоистичны, Дал Ортог Дал, — сказал он затем. Многие месяцы ты провел в анабиозе, но поскольку не сохранил об этом неприятных воспоминаний, значит ты подготовлен лучше всех нас для первого прыжка.
— А почему ты сам не хочешь попробовать лечь в анабиоз?
— Время не терпит, сеньор. Многие священнослужители — наши враги. Софарки поддержат нас лишь в том случае, если поддержат рыцари. А из твоих слов я понял, что на них нельзя рассчитывать. Вот поэтому, Дал Ортог Дал, я решил воспользоваться твоим горем, чтобы сделать тебя своим сообщником.
Обратной стороной ладони Дал откинул капюшон на затылок священника, открыв угловатое лицо с широкими челюстями и лбом упрямца. Бритый череп блестел под желтым светом микроорганизмов.
— Да, ты не трус, и мне по душе твой цинизм. Я подумаю над твоим предложением. Иди с миром.
