Но как, как все это происходит?
Должно, должно быть нечто такое, что изменяясь как угодно, остается, тем не менее, тождественным само себе!
В текущем бытии, в чувственно постигаемом мире, происходит разделение Времени на прошлое, настоящее и будущее. А в мире Единого такое разделение бессмысленно. Лишь мгновение настоящего времени обладает бытием и в этом смысле оно тождественно Вечности и Безвременью. Раз Сущее едино, значит, не существует никакой временной последовательности, оно заменяется Вечностью. Если Сущее едино и неделимо, то, естественно, нет места пустоте. Но пустота, в свою очередь, выступает как непременное условие движения. Таким образом, движения нет!
Так сидел я и размышлял, все более укрепляясь в мысли, что никогда мне этого не понять.
А тут уже и златоперстая Эос появилась на горизонте.
Вышел Сократ, зевнул, с наслаждением потянулся, спросил:
— Мысль свою мыслишь?
— Ага, — обрадовано ответил я.
— И что в итоге?
— Да пока ничего, Сократ.
— Не расстраивайся, глобальный человек. Ты еще молод. Я вот уже старик, а еще ни одной мысли не родил. Но не только не печалюсь такому обстоятельству, а даже радуюсь, что понимаю хоть это.
Тут вышла Ксантиппа, тоже зевнула и потянулась, сказала:
— На завтрак-то только вчерашний лук.
— Да не хочет он завтракать, — кивая в мою сторону, сказал Сократ.
А я и действительно не хотел есть. Даже самогонки не хотел. Вот ведь что удивительно! Я так и сказал.
— Ну, а коли так, то пора приниматься за дневные дела, — предложил Сократ.
— Ох, Сократ, — сокрушенно сказала Ксантиппа, — разве твои дела переделаешь?
— Ни в жисть! — согласился Сократ. — Полно дел.
Через гнилой заборчик перевалился тучный Критон, приветствовал всех:
— Радуйтесь!
Ему ответили тем же, только Ксантиппа буркнула:
— Сколько же можно радоваться?!
— Послушай-ка, Сократ, — сказал Критон. — Я что-то никак не мог заснуть после прихода Диониса, все думал. И вот что надумал.
— С утра философствовать начнете? — спросила Ксантиппа.
— Не о философии я думал, Ксантиппа, а о крыше своего дома. Что, если я найму твоих сыновей, Сократ, чтобы они покрыли крышу дюралем? И им доход, и мне тепло зимой?
— Подумать надо, — ответил Сократ.
— Чё тут думать-то?! — раздался голос старшего сына Сократа, Лампрокла.
— Покроем за милую душу, — подтвердил и средний, Софрониск.
А младший, Менексен, сначала виртуозно помочился, направив, впрочем, струю немного в сторону, и лишь затем спросил:
— А можно будет ее потом снова разобрать?
— Конечно, можно! — обрадовался Критон.
— Тогда согласны, — заключил малолетка Менексен.
— Может, и на сандалии Сократу хватит, высказала вслух, видать, свои потаенные мысли Ксантиппа.
Лампрокл не успел сказать: “Чё народ-то смешить?!”, как с улицы позвали:
— Сократ, ты дома?!
— Дома он, дома, — ответила Ксантиппа. — Где же ему еще быть, как не дома?!
Во дворе появился почтальон с сумкой на боку, в застиранной хламиде, рваных башмаках и порванной соломенной шляпе.
— Гермес с приятным сообщением! — обрадовалась Ксантиппа.
— Повестка Сократу, — объявил бог. — Распишись в получении.
— В Собес, наверное? — предположила Ксантиппа, — Может, пенсию назначат?
Гермес с мрачным видом протянул Сократу повестку, достал стилос, вощеную дощечку и указал пальцем графу, где нужно было расписаться.
Сократ расписался и спросил:
— А что это ты, великий Гермес, не в золотых сандалиях с крылышками?
— Какие крылышки?! — почему-то вдруг озлился бог. — Почтовое ведомство в долгах по уши! За электричество плати, за аренду помещений плати! Зарплату шестой месяц не выдают! Народ письма перестал писать. Доходу никакого. Компьютеров этих вокруг развелось, как тараканов! Не работа, а одно мучение! Хоть увольняйся! А куда пойдешь? Безработица…
— Может, коммунизм объявят? — предположил Сократ. — Тогда уж совсем полегчает.
— Полегчает, жди! — не согласился Гермес. — Лучше я в какую-нибудь частную фирму подамся.
Присутствующие ничего не могли посоветовать богу, поскольку не располагали нужными связями в частном секторе. Да он, кажется, и не нуждался в этом. Давно, видать, уже все решил.
— Ну, я пошел, — сказал Гермес и зашаркал оторванными подошвами башмаков по земле.
— Заходи еще, благородный Гермес! — предложил Сократ.
— Это теперь уже вряд ли, — ответил бог и заковылял дальше.
Лампрокл тут же завел разговор с Критоном о драхмах, гвоздях, квадратных и погонных локтях листов дюраля. Софрониск с Менексеном то соглашались с кем-нибудь из них, то бурно протестовали.
— А повестка, — вдруг напомнила Ксантиппа.
— Что повестка? — удивился Сократ.
— Да что в повестке-то?
— А! — сообразил Сократ и развернул уже помятый листок. — Обычное дело.
— Не про пенсию? — еще на что-то надеялась Ксантиппа.
— Дайте-ка, я прочитаю вслух, — предложил Критон.
Сократ протянул ему повестку.
— Что это? — сам у себя спросил Критон.
— Где? — поинтересовался Сократ.
— Да в повестке?
Листок пошел по рукам, даже Менексен подержал его в руках, правда, вверх ногами, поскольку читать еще не умел. Дошла очередь и до меня. И вот что я прочел:
Диалектический Межеумович, славный Агатий
и мы- все
обвиняем Сократа в том-то и том-то, а также в этом.
И награда ему за всё — смерть.
И маленькими буквами ниже:
Явиться в суд немедленно.
— Ну, то что ты виноват в том-то и том-то, понятно. Но почему еще и в этом? — удивилась Ксантиппа.
— Да нет, — запротестовал Критон. — Понятно, что Сократ виновен во втором том-то и в этом, а вот почему еще и в первом том-то, не пойму.
