и мы- все
обвиняем Сократа в том-то и том-то, а также в этом.
И награда ему за всё — смерть.
И маленькими буквами ниже:
Явиться в суд немедленно.
— Ну, то что ты виноват в том-то и том-то, понятно. Но почему еще и в этом? — удивилась Ксантиппа.
— Да нет, — запротестовал Критон. — Понятно, что Сократ виновен во втором том-то и в этом, а вот почему еще и в первом том-то, не пойму.
— О чем вы?! — удивился я. — Как можно быть виновным в том-то и том-то, да еще и в этом?
— Можно, раз написано, — сказал Сократ.
— А как же защищаться, если обвинения столь расплывчаты и всеобъемлющи?
— Не защититься ему, — сказала Ксантиппа.
— Ни за что не защититься, — согласился и Критон. — Такого обвинения еще никому не предъявляли.
— Может, морду набить? — предложил Лампрокл.
— Межеумовичу — жалко, — сказала Ксантиппа. — К славному Агатию не подпустят.
— А нам-всем в принципе невозможно морду набить, — заключил Критон.
Я так и не понял, в чем же виновен Сократ.
— Однако, как дело ни обернется, а идти надо, — сказал Сократ.
— И в бане не помылся, — запричитала Ксантиппа.
— Там обмоют, если что, — остановил ее Сократ.
Сопровождать Сократа в суд вызвались все, забыв на время даже про крышу Критонова дома.
То ли сообщение какое по телевидению и радио передали, то ли слухи распространялись сами собой, но когда мы вышли на улицу, население окрестных домов уже направлялось к месту суда.
— А как же иначе, — пояснил Сократ, — ведь меня обвиняют они-все.
Постепенно улицы становились тесными. А тут еще, ближе к центру Сибирских Афин, раскопки начали попадаться. Но рабочие, побросав инструменты и экскаваторы, прямо в чем были, кинулись за нами. Лишь один почему-то замешкался, продолжая ковырять землю лопатой. Но он-то, оказывается, был не человек, а бог Гефест.
— Пошли с нами, — пригласил его Сократ.
— А работать кто будет? — спросил Гефест и остался на дне котлована.
— Видать, зима скоро ударит, — заключил Сократ, — раз теплотрассы начали разрывать.
Автомобильное движение на улицах уже давно прекратилось, потому что мы-все шли по проезжей части улиц. Ксантиппа начала отставать. Вот уже и малолетка Менексен потерялся в толпе. Разлучились и Лампрокл с Софрониском. Критон еще пытался держаться рядом, но было ясно, что надолго его не хватит. Лишь я не отставал от Сократа ни на шаг. И вот уже впереди показалась площадь всех Революций и Контрреволюций. И не пробиться бы нам дальше ни на локоть, да мы-все сообразили, что без Сократа празднество не состоится, и, поругиваясь и понося Сократа матерными словами, чуть потеснились.
И тут на меня внезапно накатилось оно. Тысячами глаз я смотрел на Сократа и на самого себя, миллионами локтей пробивал себе дорогу. Негодуя на все в мире, а особенно на Сократа, страшась произвести или, в равной мере, не произвести необходимое действие, умиляясь и раздражаясь, ликуя и стеная, теряя остатки личного сознания и неумолимо преобразуясь в коллективное бессознательное.
И уже не было меня, а были только все-мы, спрессованные, спаянные одной идеей, одной мыслью, одним желанием. Ничего в мире больше не существовало, а если еще и доживало, то уже не имело значения. Разрушить, уничтожить, умертвить, сломать! Лишь мы-все и помост, наскоро сооруженный на месте золотого памятника Отцу всего прогрессивного человечества, а также Основателю Самого Передового в мире учения, да заодно — и самой Вселенной.
Я еще попытался ухватиться за себя руками, но последней моей личной мыслью было: видать, памятник Отцу и Основателю сперли, чтобы сдать в пункт приема цветных металлов.
И все.
Помост, на котором стоит с отвислым брюшком старик Сократ. А рядом его обвинители: немного чем-то, видать потрясенный (уж не народными ли массами!) диалектический Межеумович, славный Агатий в Сиянии и Славе и глобальный человечек, потерявший самого себя, рупор нас-всех.
А с другой стороны — мы-все, победить которых в принципе невозможно. Уж свою-то силу мы-все, пусть и бессознательно, но чувствовали.
Славный Агатий поднял руку, призывая к тишине.
И тишина установилась.
— Слово предоставляется диалектическому Межеумовичу, — сказал хронофил. — А Время можно будет сдавать в рост после окончания судебного процесса.
Материалист откашлялся, прочищая гортань, оглядел свой изрядно помятый варварский костюм, сделал несколько шагов вперед, чуть не свалился с помоста, опасливо отошел от края бездны, внутренне усилился и во всю силу своих диалектических легких заорал:
— Сократ виновен в том-то!
— Верна-а! — единодушно одобрили его мы-все. — Смерть Сократу!
Межеумович переждал одобрение и с явным облегчением предоставил слово славному Агатию.
Хронофил не стал делать лишних телодвижений, а сказал просто и убедительно:
— Сократ виновен и в том-то!
— Верна-а-а! — снова единодушно одобрили его мы-все. — Смерть Сократу!
Тут выкрики продолжались заметно дольше, а когда стихли, диалектический материалист предоставил слово глобальному человеку.
Того била дрожь, но мы-все не выпускали его из своих цепких рук. Никуда от нас-всех глобальный человек не мог деться. Даже даймоний Сократа, который часто действовал на людей в лучшую сторону, когда они находились в обществе этого самого Сократа, тут был бессилен.
— Сократ виновен также и в этом, — не разжимая рта глотками нас-всех сказал глобальный человек.
— Верна-а-а-а! — развили мы-все эту мысль. — Наградим Сократа смертью!
Тут уж мы-все начали, не ожидая окончания судебного процесса, сдавать свое Время в рост, давить друг друга насмерть, калечить, поджигать застрявшие автомобили, крушить витрины и окна, но славный Агатий, видать, хотел, чтобы все происходило неукоснительно по закону.
Снова легким движением руки остановил он нас-всех
— Сократ ведь может и опровергнуть эти обвинения, — сказал он. — Теоретически, конечно. Так что дадим и ему слово.
— Он такой! — обрадовались мы-все. — Дадим ему слово! Отчего не дать слово перед смертью! А смертью мы его все равно наградим!
