Я молчал. Но Виктор Павлович, похоже, и не ждал ответа. Он перестал обращать на нас с дядей Федором внимание, организуя очередь на погрузку.
Мы заехали на склад. Оружия там не было. Я надеялся увидеть ящики с новенькими автоматами, зеленые цинки с патронами, трубы гранатометов и другое оружие. Но тут валялись какие-то тюки и тряпки. Стазисное поле, нагнетаемое специфической конструкцией башни тут было очень сильно. В висках застучало, ноги стали ватными. Потянуло в сон. Мир посерел. Перед открытыми глазами поплыли какие-то траурные пятна, явно не имеющие отношения к этой реальности.
Откуда-то появился папа. Он что-то говорил, но его слова не долетали до меня через круг той черной мерзости, которая лилась на голову сверху и стекала по телу, плескаясь в телеге как жирная, жидкая грязь. Возница тоже что-то спрашивал, обращаясь к отцу. На меня что-то примеряли. Я не сильно понимал зачем.
Потом мы поехали вдоль склада, направляясь к открытым воротам с другой стороны. Каждый шаг лошади дурнотой отдавался в теле и подталкивал содержимое желудка вверх. Я думал, что мне конец, но старался не показывать виду. Зная любовь своего отца к Платону и стремление научить сыновей преодолению трудностей, я молчал как партизан. Телега отьехала метров на 15 от склада. На улице с меня спал последний душный обруч наклепаный на грудную клетку. Череп перестал быть барабаном, на котором выбивает дробь сумасшедший барабанщик.
Мир снова стал ярким. По контрасту со стылым холодом прибитого полем места, не жаркий осенний денек показался знойным июлем, а простые запахи земли и воздуха дивными благовониями.
— Пришел в себя? — спросил отец, усаживаясь рядом и беря меня за руку.
— Да, — ответил я.
— Что чувствовал?
— Немного слабость, — попытался схитрить я.
— И все? — поинтересовался папа, нахмурясь.
Пришлось признаться:
— Сверху жижа какая-то лилась. Меня от нее тошнило.
Отец покивал головой.
— Вот теперь правду говоришь. Не поздно отказаться.
— Как это?
— В Москве ты будешь себя чувствовать так все время. Одно слово и ты останешься дома. Избавишь себя от муки.
— Я пойду! — крикнул я.
Предложение отца меня разозлило и испугало.
— Не струсишь? Ныть не будешь?
— Нет, папа, обещаю, — поклялся я, не думая в ту минуту ни о чем, кроме желания оказаться в безумно интересном и смертельно опасном месте.
— Хорошо, — согласился отец. — А теперь пошли обратно на склад.
Я хотел было взобраться на телегу, но отец не дал.
— Федор Иванович на загрузку поедет. А мы пешочком…
— Ну пешком, так пешком, — обреченно сказал я, и не оглядываясь пошел к воротам.
На этот раз ощущения были не такими острыми, но также тянуло блевать и голова почти ничего не соображала.
Я почти смирился, что мне придется проковылять всю дорогу, борясь со своим желудком и мозговой дисфункцией. Вдруг отец накинул на меня плащ-накидку, такую же, как была на работниках склада и на нем. Сознание прояснилось.
— Ты молодец, — сказал папа. — Выдержал 22 единицы. На улицах Мертвого Города не больше пяти, даже рядом со выходами со станций.
Я хотел спросить — какого лысого он заставил меня почувствовать все прелести концентрированного биоактивного излучения, но не стал его злить. В конце-концов, что еще мог предложить ярый последователь мертвого грека, любитель жизненных трудностей. Тут видение стало меркнуть и я возвратился в свою тюрьму на Бете".
Написав эти строки Капитан усмехнулся. "Отчего настроенный на поиск самых важных моментов анализатор перенес его в теплый сентябрьский день 2638 года, проигнорировав другие события?" — пролетело у него в голове. — "Неужели путь джихангира-императора начался с болтовни безумного мужика, который люто ненавидел своего князя?!"
Он решил сделать пару дней передышки и продолжить свои поиски.
конец 4 главы.
черновик
Глава 5
ДОРОГИ ПРОШЛЫХ ЛЕТ
Эти два дня тянулись для Джека отвратительно медленно. Он сдерживал свое нетерпение, наблюдая за собой и исследуя тело, мозг и сознание всеми возможными способами. Наконец, он признал, что путешествие в глубины времен не принесло ему вреда.
Он повторил свой эксперимент, перенеся ужас падения и мучительное возвращение в реальность. Покончив с необходимыми мероприятиями, Джек стал не спеша записывать свои впечатления, подолгу останавливаясь и своим нынешним сознанием мысленно возвращаясь к событиям немыслимой древности.
"… За Владимиром начинался болотистый край. Маленькие ручейки и речушки, изрядно попетляв по равнине, за многие века оставили озера и старицы, которые заросли тиной и ряской, наполнились вонючей жижей. Обоз прошел по краю страшных Юрьевских топей по наспех сооруженным гатям. Это было весело. Федорова телега поминутно соскальзывала колесами в грязь и возница орал на нас: "Подмогнеть, чего расселись". Когда лошадь с нашей помощью вытягивала дядькин рыдван, он словно опомнясь, замечал, что княжескому архивариусу не к лицу пачкаться. За эти пару часов я вволю напрыгался, весь перемазался и набрал полные сапоги мерзкой болотной водицы.
Потом была долгая переправа через Воршу по импровизированному понтонному мосту из из свежесрубленных бревен. Колонна выбралась к бывшему Лакинску. Дорога пошла сквозь светлый березняк. Больше не нужно было прыгать с телеги в болото, и утопая по колено в грязи толкать ее под забористый мат возницы. Тут князевы лесорубы, ориентируясь по остаткам щебня и песка, загодя расчистили заросшие просеки. Скорость движения увеличилась. Мы ехали легко и непринужденно. Многие сотни ног и копыт, князева войска сгладили огрехи рубщиков. Однако, втоптанные в грязь молодые деревца, пеньки и наваленные на обочине елки и березы, говорили, что еще недавно вместо дороги был подлесок. Князь Иван Васильевич не любил губить подданных в набегах на Мертвый город. Папа обьяснял, что недостаток огнеприпасов для прожорливых автоматов Калашникова и запасных частей для ремонта машин вынудил князя снова пойти в Москву. Война с Суздалем потребовала снова побеспокоить обитель немертвых.
Слегка разочарованный тем, что приключения ограничились переменой портянок, я привалился к теплому боку газовой бомбы и задремал. Последнее, что я отобразил, были слова дяди Федора: — "Намаялся парнишка с непривычки".
Снились мне дороги с горелыми грузовиками и БТР и каменистые горные тропы, по которым я карабкался, весь обвешанный патронными лентами, с пулеметом на горбу.
В лицо ударил густо-красный свет. Я вынырнул из неглубого, тяжелого сна. Низкое солнце заглядывало в прямую, как стрела просеку. Тело было усталым, точно я и вправду таскал пудовую железяку. Маруська также размеренно топала по дороге. Отец вполголоса разговаривал с возницей, пользуясь тем, что их никто не слышит.
