В лицо ударил густо-красный свет. Я вынырнул из неглубого, тяжелого сна. Низкое солнце заглядывало в прямую, как стрела просеку. Тело было усталым, точно я и вправду таскал пудовую железяку. Маруська также размеренно топала по дороге. Отец вполголоса разговаривал с возницей, пользуясь тем, что их никто не слышит.
— Федор, ну ей Богу ты как маленький, — сказал он. — Заладил «диавольский», "диавольский"… Ты же знаешь, как я не люблю князя. Но тут он не виноват. Он бы давно бы снес Арсенальную башню.
— А что так? Чтой яму мешаеть?
— Ты ведь знаешь, что боеприпасы не хранятся долго. Без башни и ее поля все протухло бы за 50-100 лет. А благодаря ей, мы до сих пор пользуемся запасами, собранными Иваном Волковым, которым идет седьмой век. А без огнеприпаса побьют нас суздальцы.
— А вот почему Сергеич, он яё не чинить? — также непримиримо-яростно, возразил дядя Федор. — Ты ведь помнишь, что раньше все не так было. А я тоже грамотнай, слыхывал…
— И что же такое ты узнал? — поинтересовался папа.
— Башня гниеть, осыпается. Оттого, что какий-то там хвильтры работать перестали. Сам ведь видел хвигурки на башне прогнулись и поскособочились. А чего яму? Сидить в своей крепости. На нас ему наплювать. Что живем, что дохнем….
— Нет, Федор. Ты не знаешь… Все элементы отсечки расположены внутри. А в стазисном поле ничего разрушаться не может.
— А чего мы тогда болеем у нас на Ленинке, да мрем до времени?! — возразил дядька.
Но всеже я отметил, что голос возницы стал не таким уверенным.
— Арсенальная башня ловит стазисное поле, что идет из Мертвого города. Если поле усилилось, то это означает одно — под землей был запущен более мощный генератор. Вспомни, все случилось двадцать лет назад, буквально в один день… Мы с тобой знаем, как было раньше, и как потом стало…
— Иди ты Андрюшка, — поразился Федор.
Он надолго замолчал.
Я чувствовал, как в дядьке борются противоречивые чувства. Скрытая в тоннелях под развалинами бывшей столицы нечисть регулярно облагала данью живых. В каждом набеге на Москву гибли десятки людей. Этим не ограничивалось. Случалось, что перед Новым Годом, в темное время коротких сумрачных дней и долгих ночей, закутанные в блестящие саваны защитных костюмов, метрополитеновские добирались до передовых застав в Покрове. Они захватывали пленников столько, сколько могли увести, остальных убивали на месте. Потом волокли драгоценную живую добычу в потьма своих глубоких чертогов. Об участи тех, кто оказывался в метро, рассказывали полубыли-полусказки, после которых боязно было днем выйти на улицу.
Но к этому привыкли. Куда больше владимирцы теряли от немирного соседа на Севере. А подземные жители Мертвого города были где-то далеко, за непроезжими лесами, речками и болотами.
Но тут дяде Федору доходчиво обьяснили, что костлявая рука немертвых давно и крепко держит его за горло, отнимая здоровье, силу, радость. Может быть возница вспомнил, как умирали его дети, как истаивала и сохла жена, как вокруг опошлялось и изгаживалось.
— Вот как, — сказал папа, и тут же прервался, обратясь ко мне. — Данилка ты не спишь?
— Нет, — отозвался я.
Я перестал следить за дыханием, и оно меня выдало.
— Предупреждать надо, — с досадой сказал отец. — Про то, что слышал — не болтай.
— Я что, глупый? — с досадой ответил я.
Я подумал, что если у меня хватает ума молчать про тайную летопись, в которой папа не придерживается канонических фактов и характеристик, порицает князя за недальновидность и трусость, то про такие разговоры можно не предупреждать. Но он не знает, что я регулярно читаю ее, пробираясь через нервный частокол отцовского почерка. И конечно же я ему об этом не скажу.
Возница пошарил в торбе и выволок невообразимо древнюю, пеструю из-за царапин и вмятин металлическую флягу. Он встряхнул, слушая как булькает жидкость внутри, воровато оглянулся по сторонам, открутил крышку и сделал пару глотков. Потом Федор протянул емкость отцу:
— Хлебни за кумпанию. Помянем, кого с нами нет.
Отец принял фляжку и тоже приложился. Мой нос уловил запах ядреного деревенского самогона.
— Данилка, — позвал меня отец. — Ты не болтай. Узнают, кнутов дяде Федору дадут.
— Хорошо, — с досадой сказал я.
Раздражение возникло оттого, что в какой-то момент мне показалось, что папа предложит выпить вместе с ним.
— Между первой и второй… — намекнул возница.
— Оставь, — отказался отец. — Может оно жизнь тебе спасет.
— И то верно, — заметил дядя Федор. А потом добавил, ни к кому не обращаясь. — И все равно антихристы наши виноваты. Людям горе, а им забава.
Папа на это ничего не ответил. Разговор прервался.
Телега покатила дальше.
Вечером, только мы встали на привал перед громадными Пекшинскими болотами, от князя прискакал нарочный. Он передал приказ князя немедленно прибыть в ставку. Мы с отцом поднялись и пошли. Возница проводил нас взглядом, в котором легко читалось про "ирода, который отдохнуть людям не даст".
Князь расположился со своим штабом в голове колонны. Прикрытый мощным заслоном своих ратников, владыка чувствовал себя в безопасности. Окруженный свитой прихлебателей и подпевал, князь расслаблялся от тягот похода крепким хлебным вином. Они расположились на поляне, вокруг огромного костра. Языки пламени вздымались выше человеческого роста, заставляя раскачиваться ветви деревьев. Компания гудела. Раздавались нестройные выкрики и пьяный хохот. Сновали князевы слуги, подтаскивая снедь. Пирующие хватали куски с блюд, пачкаясь капающим мясным соком, лили в себя крепкую отраву, запивая водку медовухой. Пламя делало лица еще более красными, они лоснились от пота и жира.
Несмотря на то, что тут были самые родовитые люди Владимира, лучшие бойцы, одетые в дорогие доспехи и увешанные самым разрушительным оружием, выглядели они как дрессированные медведи, на потеху публике ходящие на задних лапах за кусок сахара. Издали это сборище показалось мне клубком сросшихся человеческим тел, прирученным супермонстром, назначение которого — неутомимо лизать зад владыке.
Когда мы с отцом подошли к огню, князь сделал знак своей свите. Шум смолк. Владимирский князь не спеша встал и подошел, пробивая нас насквозь сосредоточенным и недобрым взглядом. Князь Иван Васильевич был высоким и сухощавым мужчиной с длинным лицом и пронзительно рыжей густой шевелюрой. Он делано улыбался, изображая радушного хозяина, но его зеленые глаза были полны скучающего презрения к ученому холопу.
— Что же ты Андрей Сергеевич нашим обществом брезговать стал? — поинтересовался князь у папы.
