— Но вы мне говорили…
— Я могла ошибиться в мелочах, но не во всем психологическом портрете Киноцефала. Сейчас я думаю, что он имеет какое-то медицинское образование и определенные знания анатомии внутренних органов человека. При этом все остальные мои умозаключения я никоим образом не отрицаю.
— Ладно, — кивнул майор, — и что нам это дает? Если это не Парашистай, то кого мне искать?
Мария Давидовна пожала плечами и сказала:
— Кого-то, кто хорошо знал, какие ритуалы выполнял Парашистай, убивая людей, и кто имеет, или имел отношение к медицине. Мужчина невысокого роста. Попробуйте снова поговорить с сотрудниками больницы, особенно с теми, кто хорошо знал доктора Ахтина. Посмотрите картотеку на психически больных преступников, которые имеют медицинское образование. Ну, и надеюсь, Алина завтра или послезавтра сможет говорить и что-то добавит к этому портрету какой-нибудь штрих, с помощью которого мы сможем найти преступника.
Они посмотрели друг на друга — майор с красными глазами и женщина с уставшим лицом.
Не смотря ни на что, портрет Киноцефала пока не имел четких контуров. Расплывчатый психологический портрет, минимум улик и практически полное отсутствие свидетелей.
И они ничего поделать не могли.
Мария Давидовна вдохнула глубоко носом и так же выдохнула. Сначала в круг, потом в квадрат, и под конец в треугольник. Головная боль ушла, а, значит, можно жить дальше. Жить и ждать.
Ждать — вот всё, что они могли сделать. Ждать следующей жертвы, когда, возможно, Киноцефал ошибется. Или завтрашнего дня, когда Алина, может быть, скажет им что-то полезное и важное. А, может, и не скажет, и тогда всё вернется на круги своя.
Мы — Семен, Лида и я — сидим за столом. Ближе к выходу из дома у окна на табуретках стоит грубо сколоченный гроб, в котором, сложив руки на животе, лежит Иван. Между пальцев рук зажата короткая горящая свеча. На столе четыре стакана, наполовину наполненных самогоном, на одном из которых лежит кусок черного хлеба.
— Ну, Иван, чтобы земля была тебе пухом, — говорит Семен и выливает в себя жидкость. Он говорит эту фразу в третий раз. Лида механически поднимает свой стакан, подносит ко рту и ставит на место, не сделав ни глотка. Она тупо смотрит прямо перед собой, ничего не видя. Скорее всего, она не слышит и слов Семена.
Я просто сижу, даже не поднимая свой стакан. Вчера мы с Семеном вынесли из сарая сухие доски, которые Иван заранее приготовил, и сколотили гроб. Он получился неказистый, но, ни Семен, ни я, никогда не плотничали, поэтому даже на такой гроб мы посмотрели с гордостью. Можем-таки.
Лида этим утром пришла и позвала меня помянуть Ивана.
— Помянем, потом отвезем на кладбище и похороним.
Я хотел предложить сделать наоборот, — сначала похоронить, а затем помянуть, — но она даже не стала слушать меня. С непроницаемым лицом Лида тупо повторила приглашение на поминки и ушла.
— Я предлагаю выпить за любовь, — говорю я, и, заметив, что Лида чуть повернула голову ко мне, продолжаю, — порой кажется, что уже нет её, этой самой обычной любви. И люди живут рядом больше по привычке, боясь что-то менять в устоявшейся жизни. Словно они не хотят сделать шаг в сторону, свернуть с привычной дороги. Но если присмотреться, то можно увидеть наличие любви в тех мелочах, которые совершенно незаметны. Пустяшные мгновения, типа вроде как бы случайного слова, или протянутой руки в нужный момент. Или одинаковые мысли в какой-то момент. Да и просто забота не напоказ. И вот тогда понимаешь, что здесь она. Любовь рядом. Обычная любовь между двумя взрослыми людьми, прожившими бок о бок десятки лет. И хоть она словами не подтверждена, хотя она внешне никак не проявляется, знаешь, что именно этот человек любит тебя. И так становится хорошо на душе. Светло и радостно. И сразу прощаешь ему всё, забывая всё плохое и глупое, что произошло между вами. И вот за это, за простую человеческую любовь, я и хочу сейчас выпить.
Лида безмолвно плачет. Слезы текут по щекам, а глаза все также смотрят прямо и безжизненно. И в это раз она ставит на стол пустой стакан.
— Хорошо сказал, — говорит Семен, вытирая рот.
Я, сделав глоток, ставлю на стол по-прежнему наполовину полный стакан. Мне кажется, что я сейчас говорил не для Лиды, а для себя.
Мне так не хватает той, о которой я бы мог заботиться и любовь которой чувствовал душой. Несколько месяцев жизни, которые перевернули моё сознание. Я вспоминаю образ, ради которого живу все последние годы. И именно её я пришел помянуть.
— Кстати, а как мы гроб повезем на кладбище? — спрашивает Семен. — Машины у нас нет. Телеги тоже нет. Лошади нет. А до кладбища достаточно далеко.
Лида молчит, словно не слышит.
Посмотрев на пьяное лицо Семена, я говорю:
— В сарае я видел тачку. Поставим на неё гроб и отвезем. И лучше это сделать сейчас, а не когда ты не сможешь встать из-за стола.
Лида кивает. Она тоже прекрасно понимает, что кроме нас с Семеном никто ей не поможет. И она знает, как быстро пьянеет и перестает понимать окружающую действительность сосед Семен. Встав, Лида уносит бутыль с самогоном.
— Эй, Лидка, стой, давай по последней, — вслед ей кричит Семен.
Я тоже встаю и иду за средством передвижения. Тачка большая и крепкая, — два больших колеса, широко расставленные рукояти. Должна выдержать. Иван на ней возил мешки с картошкой.
Вернувшись в горницу, я, потушив свечу, закрываю гроб крышкой и зову Семена:
— Давай выносить гроб с телом. Вставай со стороны ног. И иди осторожно.
— Да знаю я, не в первый раз уж, бывало мы…, — говорит Семен, и прежде чем он начнет бахвалиться, я прерываю его:
— Хватит балаболить. Подняли и пошли.
Гроб с Иваном тяжелый. Очень тяжелый. Я вижу, как натужно покраснело лицо моего помощника, да и сам я с трудом переставляю ноги. Да, надо было настоять на том, что сначала похоронить, а потом поминать. Запнувшись, Семен чуть не падает, выкрикнув нецензурное словосочетание, и ставит свою часть гроба на пол. Я тоже медленно опускаю изголовье. Мы уже на крыльце.
— Худой вроде, а тяжелый, сволочь, — говорит Семен, вытирая пот со лба.
— Думай, что говоришь. Сам ты сволочь.
Лида, выйдя из дома, хмуро посмотрела на Семена, который, словно оправдываясь, говорит:
— Да это я так, просто к слову пришлось. Я же не его имел в виду. Просто тяжело нести.
Мы поднимаем гроб и водружаем его на тачку, которая, скрипнув и просев, выдерживает вес. Я привязываю длинной веревкой гроб к тачке, чтобы он не упал во время движения.
— Ну, с Богом, — говорит Лида, и первая с двумя лопатами на плече выходит на деревенскую дорогу. Похоронная процессия — Лида идет впереди с лопатами, Семен слева и я справа толкаем тачку. До деревенского кладбища метров пятьсот и половина пути в горку, что плохо, пусть даже наклон дороги совсем небольшой.
