Миновав сосновый бор, мы вышли к побережью. Но и оттуда, кроме линии горизонта вдали, ничего нельзя было увидеть. Перед нами колыхалось море голов. Где кончается берег, где начинается вода — совершенно непонятно. Со всех сторон — справа и слева, спереди и сзади — только люди, люди, люди… Людские волны. Куда ни кинь взгляд — только человеческие головы. В воздухе висели испарения человеческих тел.
— Эй! Держитесь крепче друг за друга! — рявкнул я жене, — Давайте ко мне ближе! Возьми маму за руку!
Солнце жарило прямо в лицо. Пот струился водопадом. Сзади напирали липкие от пота тела, и двигаться можно было только вперёд. Нам, в свою очередь, приходилось прижиматься к мокрым спинам впереди идущих. Это было куда хуже, чем в электричке в часы пик.
Сигэнобу расхныкался:
— Жарко! Пить хочу!
— Мы не можем вернуться. Потерпи! — крикнул я, — Скоро в прохладной воде будешь купаться.
Но, судя по всему, шансов выяснить, прохладное море или нет, у нас не было. Вполне возможно, оно уже больше чем наполовину состояло из человеческого пота, тёплого и липкого.
Каждый год к купальному сезону на побережье строили кабинки для переодевания, разгороженные тростниковыми циновками. Но я ни одной так и не заметил. Должно быть, их смели и вдавили в песок толпы гуманоидов. Возможно, циновки, которые мы топтали, и были останками этих кабинок.
Эта картина напоминала мне шествие стада слонов, сметающего всё на своём пути. Или, скорее, тучу саранчи, после которой ничего не остаётся. Это не люди, думал я, взирая на тупые улыбки вокруг. Это какие-то праздные животные.
— Пожалуйста, продолжайте движение. Продолжайте движение, — надрывался кто-то в мегафон с единственной наблюдательной вышки.
Но у нас других вариантов и не было. Если бы мы остановились, нас бы смели и затоптали насмерть. Все в молчании продолжали двигаться дальше. Только кое-где слышались детские крики и плач.
На меня давили всё сильнее, пока не притиснули насквозь пропотевшей грудью и животом к покрытой татуировками спине какого-то мужчины. Я уже давно потерял из вида мамашу и жену. Их куда-то унёс людской поток.
Наконец под ногами заплескалась вода. Толпа не рассасывалась, нас всё толкали и толкали вперёд. Я глянул под ноги и увидел сально поблёскивавшую жирную плёнку. Это была не вода, а серо-коричневая жидкая грязь.
Скоро я был уже по пояс в этой неприятной тепловатой жиже, вызывавшей у меня рвотные позывы. Тут только до меня дошло, чем всё может кончиться, если нас будут заталкивать всё дальше. Мы уйдём под воду с головой, а при таком скоплении людского материала плыть невозможно, даже стоя. И что?
Сигэнобу, уже не достававший ногами до дна, цеплялся за мой пояс. Я поспешно отбросил корзинку и подхватил сына на руки.
Вода поднялась к груди, и меня всего передёрнуло — нога на что-то наткнулась. От нагретого бульона, в котором мы все варились, было так тошно, что я сразу не заметил: мы идём не по гальке, а по чему-то мягкому.
Утопленники! Точно! Мы шли по телам детей, отбившихся от родителей и захлебнувшихся.
Я ещё раз вгляделся в лица вокруг. Никто больше не кричал, не поднимал шума. В ушах стояла жуткая тишина и ещё доносившийся с берега неясный гул голосов.
У всех на лицах застыли жизнерадостно-слабоумные улыбки. В глазах — пустота и исступлённое желание. Время от времени, будто желая поделиться с другими охватившей их радостью, люди оглядывались по сторонам, лучезарно улыбаясь. Может быть, я тоже так улыбался, сам того не ведая.
Вода доходила уже до шеи. Женщина рядом стала тонуть. Мелькнула мысль: а вдруг это жена? Но это была не она. Вполне возможно, что моя супруга вместе с мамашей пускает сейчас пузыри где-то поблизости. Чувствуя, что идёт ко дну, женщина вдруг запаниковала. Она испугалась неминуемой гибели — широко открыв глаза, отчаянно выплёвывала воду, заливавшую нос и рот, шлёпала руками, пытаясь удержаться на поверхности. Вокруг тонули те, кто был ниже меня.
Ощущение, что у меня под ногами мягкая плоть, становилось всё острее. Должно быть, на дне уже лежали груды утонувших тел. «Если бы не они, я бы давно пошёл ко дну», — думал я.
Двигавшаяся вперёд толпа немного поредела, и поле моего зрения чуть расширилось. Впереди, справа и слева, насколько хватало глаз, как арбузы маячили человеческие головы и одна за другой уходили под воду. Я так и не смог разглядеть, что было написано на лицах этих людей. Вода подступила к самому носу. Ноздри щекотал поднимавшийся от воды сладковато-тошнотворный запах пота.
Волосы какой-то утопленницы обвились вокруг моей шеи. Я отпихнул труп и в тот же момент выпустил из рук Сигэнобу. Он попытался ухватиться за мою грудь, но я оттолкнул его. Дальше двигаться вперёд можно было только вплавь. Сигэнобу ещё какое-то время пускал пузыри, но быстро исчез под водой.
Голова кружилась от недосыпа и жары. Единственная мысль, или смутная, непонятно откуда взявшаяся идея, была о том, что нужно двигаться вперёд. Лемминги, заканчивающие свои миграции гибелью, вовсе не имеют благородного стремления восстановить баланс в природе за счёт сокращения собственной численности. Так же и я не был озабочен стремлением постичь природу погони человечества за аномальным богатством, аномальным спокойствием или аномальным счастьем.
Теперь передо мной было достаточно места, чтобы плыть. Но не успел я сделать и несколько движений, как почувствовал, что мне не хватает сил. Я устал. Страшно хотелось спать. Я оглядел цепочку маячивших передо мной арбузоподобных голов. Она становилась всё реже, но по-прежнему тянулась туда, где небо сливалось с морем. Вряд ли мне дотуда доплыть. И всё же я продолжал машинально перебирать руками и ногами…
— Ух ты! А я ничего про это не слышал. Набирают солдат на почасовую службу! Интересно, когда это началось? — Объявление в «Народной ежедневной газете Галибии» удивило меня. — Вводить обязательный призыв правительство не может. Лишится всякой поддержки. А добровольцев не хватает. Вот и стали печатать объявления о наборе новобранцев. Как последний резерв. Смотри, каким шрифтом написано: «Записывайтесь в солдаты. Отслужил — вечером домой».
Нынешнее правительство Галибии захватило власть в прошлом году после переворота. А теперь заигрывает с населением.
— Ого! На это многие могут клюнуть, — проговорила моя жена, намазывая маслом тост, — Сейчас во многих семьях люди без работы. В последнее время даже безработные норовят держаться поближе к дому. Так что если можно будет не жить всё время в казарме, а добираться в часть из дома, многие, мне кажется, запишутся. То есть вместо командировки на фронт они каждый вечер будут возвращаться к себе домой. Так?
