— Я вас уверяю, что вопреки суевериям, вампиры не боятся солнечного света. Под прикрытием сильного стазисного поля, вампир прекрасно чувствует себя при любой освещенности.
— Мы лет семь тому мартвяка метростроевского споймали. Так он на рассвете за пять минут в осклизлую жижу превратился. Как же так? — спросил немолодой военный.
— Я помню, — ответил отец. — Мы его ночью взяли в плен и несли до утра, чтобы целым доставить для опытов. С него капала разлагающаяся плоть, он выл от боли, но всеже оставался живым. Но с восходом солнца, энергетика местности из почти нейтральной стала активной, яньской. И бедолага растекся, несмотря на то, что мы его изо всех сил накрывали от света.
— Так оне енергии ентой боятся?
— Верно, — сказал отец. — А энергию эту накапливает дерево, лук, чеснок. Боятся вампиры и самогона, особенно если настоять его на ядреном чесноке. Если немертвый подойдет, лучше всего облиться из фляжки, которая должна быть у каждого под рукой…"
Эндфилд остановился, собираясь с мыслями и снова стал печатать.
"Тут все пропало. Какое-то время меня преследовали чудовищные глюки, когда оставаясь мальчик Данькой, я вдруг оказывался перед пультом управления капсулой, то нырял в темно-красную глубину женской утробы, слушая стук материнского сердца. Через мгновение, а может минуту или час все успокоилось. Я отметил, что это сработала контрольная программа, которая давала возможность просматривать только значимые участки воспоминаний. Когда тьма разошлась, стоял яркий день.
Сентябрьское солнце прошло точку кульминации и клонилось к закату. Его лучи утратили летнюю жгучесть, но давали тепло, хотя в тени было прохладно. Скрипели колеса и мерно тюкала копытами Маруська. После Покрова местность изменилась. Лес поредел, отодвинулся от дороги, появились обширные луга. Бесконечная дорога, поросшая травой и стала видна до горизонта. Впереди двигались конные разведчики, следом за ними тяжело шагала пехота. Князева дружина в броне двигалась впереди нас.
Я сидел рядом с отцом и через его плечо наблюдал, как тот, старательно выводит в большой черной тетради, с желтыми от времени страницами "в лето 2638".
— Ты не устал? — спросил он, виновато посмотев на меня. — Третий день. И зачем я тебя с собой взял?
— Мне интересно, папа.
— Интересно, — ворчливо говорит отец. — В старых книгах написано, что до Мертвого города можно было доехать за четыре часа.
— Иди ты, — удивился дядя Федор. — Это как же надо ехать. У моей кобылы ноги бы отвалились так бежать.
— Автомобили тогда легко делали по сто километров за час.
— Амтомобиль, это тебе не хрен собачий, — назидательно заметил возница. — Ох, не верю я в эти байки, однако. У нас тоже гробы на колесах тоже амтомобилями кличут. Дыма много, вонищи, а толку чуть, нечто он сто километров за час проедет, рассыплется.
— Этот, — наверное нет, — согласился отец.
— Толи дело моя Маруська: — напоил, корму задал и везет себе потихонечку. А нет овсу, пустил на лужок, пусть пасется. Но милая — Федор легонько шлепнул лошадь вожжами. Ее копыта чаще застучали по земле.
— Не обратно, а опять, — вяло возражает отец.
— Грамотнай. Эх, паря. Совсем дошел ты со своей наукой. И Надежду свою в гроб загнал. Ну на кого ты похож. В чем душа держится. У князя жопой угли из милости разогреваешь, ешь объедки княжеские. Бедняк ты. Нет у тебя ни угла своего, ни капиталу, да и руки уже, наверное, из другого места растут. Разве это занятие для мужика — бумажку чернилом пачкать, да пылищу книжну нюхать. Был бы ты крепкий хозяин, коровку бы имел, свинок, лошадок, пасеку. В лес бы хаживал, зверя, птицу бил бы. Не мытарил бы тебя ирод наш тогда. И женка твоя жива бы была. От молока парного и меда — все хвори проходят.
Отец промолчал. Он такой. На его месте я бы сказал, что когда у Федора хотели отнять лошадь за недоимку, он бегал занимать деньги у него, валялся в ногах, порывался целовать руки.
— То я гляжу, ты раздобрел, дядя Федор, — сказал я, глядя на тощего возчика — Мясо, каждый день кушаешь с пряниками медовыми, водочкой запиваешь. И не едешь ты сейчас к городу, где упыри на каждом углу, а на своем дворе, в баньке с молодухой паришься.
— Сынок твой, и то побойчей тебя будет, — после долгого молчания сказал возница. — Только язык у него больно язвенный.
Эта перепалка немного развеяла меня. В дороге все воспринимается по-другому. Чувствуешь, что соскучился по дому. По его беленым стенам, которые пачкаются при малейшем прикосновении, тесноте комнат, скрипучим половицам со щелями, из которых тянет холодом. По бабке с ее бесконечными причитаниями, воркотней. Обедам "на скорую руку", за крошечным столиком на тесной, чадной кухоньке, с закопченными окнами, под треск дров в печи. Даже Сережка, с его девчоночьими привычками не казался таким отвратительным. Ссоры из-за того, кто должен сегодня идти за дровами, выносить помои кажутся милыми и смешными.
Солнце коснулось верхушек деревьев. Длинные тени от далекого леса протянулись через все поле. Мы понемногу вьезжали в сумерки. Тут я увидел, что дорогу наискось пересекла неглубокая канава, точно отделяя нашу землю от края мертвецов. Канава была кое-как засыпанна кусками асфальта, щебнем и песком. Ее стенки изнутри были покрыты стекловидной пленкой, через которую местами пробивалась трава. На дне стояли цветущие лужи с мутной зеленоватой водой.
— Что это, спросил я отца.
— То самое место, — сказал он, и лицо его изменилось. — Место, где Пророк скрыл наших предков от гнева земного и защищал от сил тьмы своими жаркими молниями.
Внезапно по обозу прошло какое-то движение. Вскоре раздался топот копыт, свист плети и приглушенный из-за расстояния крик: — "Архивариуса к светлейшему князю, спешно!". Посыльный — молодой дружинник в полном боевом снаряжении: кольчуге поверх телогрейки, шлеме, сделанном из старой армейской каски, с деревянным щитом, обитым ржавой жестью, широким, толстым мечом в ножнах на поясе и старым автоматом в чехле за спиной пробирался сквозь запруженную телегами дорогу. В поводу, он вел оседланного коня для отца.
— Архивариуса, к светлейшему князю! Спешно! — проорал куда-то в пространство вояка, лихо осаживая своего жеребца. — Быстрее!
Княжеский хронограф и архивариус должен быть при господине, записывая его славные деяния. Громогласный молодец швырнул поводья, чуть ли не в лицо папе. Я с огорчением отметил, что отец опять ничего не сделал, чтобы поставить на место молодого нахала. А ведь при князе дружинники называли папу на «вы», Андреем Сергеевичем.
Отец неловко, с третьей попытки, при помощи дяди Федора, под непрерывные понукания гонца и смех других возниц, взгромоздился на лошадь.
