Он смотрел ей вслед, понимая, что больше никогда не увидит её, а если и увидит, то это будет уже не Нава, кивал, слабо махал рукой и старался улыбаться. Они скрылись из виду, и остались только тростники, потом Нава замолчала, послышался всплеск, и всё стихло. Он проглотил комок, застрявший в горле, и спросил:
— Что вы с нею сделаете?
— Тебе этого не понять, — пренебрежительно сказала беременная женщина. — Ты — мужчина, и ты воображаешь, что ты нужен миру, а мир вот уже столько лет великолепно обходится без мужчин… Но оставим это, мне это неинтересно. Итак, ты не защищён. Иначе и не могло быть. Что ты умеешь?
— Я ничего не умею, — вяло сказал Атос.
— Ты умеешь управлять живым?
— Умел когда-то, — сказал Атос.
— Прикажи этому дереву согнуться, — сказала женщина.
Атос посмотрел на дерево и пожал плечами.
— Хорошо, — сказала женщина терпеливо. — Тогда убей это дерево. Тоже не можешь… Вызови воду. (Она сказала что-то другое, но Атос понял её именно так.) Что же ты можешь? Что ты делал на своих Белых Скалах?
— Я изучал лес, — сказал Атос.
— Ты лжёшь, — возразила женщина. — Один человек не может изучать лес, это всё равно что считать травинки. Если ты не хочешь говорить правду, то так и скажи…
— Я действительно изучал лес, — сказал Атос. — Я изучал… — Он замялся. — Я изучал самые маленькие существа в лесу. Те, которые не видны простым глазом.
— Ты опять лжёшь, — ровным голосом сказала женщина. — Невозможно изучать то, что не видно глазом.
— Возможно, — сказал Атос. — Нужны только… — Он опять замялся. Микроскоп… линзы… приборы… Это не передать. — Если взять каплю воды, — сказал он, — то, имея нужные вещи, можно увидеть в ней тысячи тысяч мелких животных…
— Для этого не нужно никаких вещей, — сказала женщина нетерпеливо. — Вы там впали в распутство с вашими мёртвыми вещами на ваших Белых Скалах, вы потеряли умение видеть то, что видит в лесу любой нормальный человек… Постой, ты говоришь о мелких или о мельчайших? Может, ты говоришь о строителях всего?
— Может быть, — сказал Атос. — Я не понимаю тебя. Я говорю о мелких животных, которые служат причинами болезней, которые могут лечить, помогают готовить пищу и делать вещи… Я искал, как они устроены здесь, на этой земле.
— Ты так давно ушёл с этой земли, что уже забыл… — саркастически сказала женщина. — Впрочем, ладно, я поняла, чем ты занимаешься. И я поняла, что ты не имеешь над строителями никакой власти… Любой деревенский дурак может больше, чем ты. Что же мне с тобой делать? Что же мне с тобой делать, раз уж ты пришёл сюда?
— Я пойду, — сказал Атос устало. — Прощай.
— Нет, погоди, — сказала она. Атос ощутил раскалённые клещи, сжавшие сзади его локти. Он рванулся, но это было бессмысленно. Женщина размышляла вслух: — Они абсолютно ни на что не годны. Ловить их для растворения — долго и бессмысленно, к тому же они дают плохую плоть. И они почти ничего не умеют, даже эти умники с Белых Скал. Но их довольно много, обидно оставлять их втуне. А почему я должна об этом думать? Есть ночные работники, пусть они и думают… — Она махнула рукой, повернулась и неторопливо, вперевалку, ушла в тростники.
И тогда Атос почувствовал, что его поворачивают на тропинку. Локти у него онемели и, казалось, обуглились. Он рванулся изо всех сил, и тиски сжались крепче. Он не понимал, что с ним будет и куда его отведут, но он вдруг вспомнил прошлую ночь, призраки Карла и Валентина в чёрном квадрате низких дверей и отчаянные стонущие вопли боли. Тогда он изловчился и ударил мертвяка ногой, ударил назад, вслепую, изо всех сил. Нога его погрузилась в мягкое и горячее. Мертвяк хрюкнул и ослабил хватку. Атос упал лицом в траву, вскочил, повернулся — мертвяк уже снова шёл на него, широко раскинув неимоверно длинные руки. Это было страшно, и Атос закричал. Не было ничего под рукой, ни травобоя, ни бродила, ни палки, ни камня. Топкая тёплая земля разъезжалась под ногами. Потом он вспомнил и сунул руку за пазуху, и когда мертвяк навис над ним, он зажмурился, ударил его скальпелем куда-то между глаз и, навалившись всем телом, протащил лезвие сверху вниз до земли и упал.
Он лежал, прижимаясь щекой к траве, и глядел на мертвяка, а тот стоял, шатаясь, медленно распахиваясь, как чемодан, по всей длине белёсого туловища, а потом оступился и рухнул на спину, заливая всё вокруг густой белой жидкостью. Он дёрнулся несколько раз и замер. Тогда Атос встал и побрёл прочь. По тропинке.
Он смутно помнил, что хотел кого-то здесь ждать, что-то хотел узнать, что-то собирался сделать. Но теперь всё это было неважно. Важно было уйти подальше, хотя он сознавал, что никуда уйти не удастся. Ни ему, ни многим, многим, многим другим.
Он проснулся, открыл глаза и уставился в низкий, покрытый известковыми натёками потолок. По потолку опять шли муравьи. Справа налево двигались нагруженные, справа налево шли порожняком. Месяц назад было наоборот, и месяц назад была Нава. А больше ничего не изменилось. Послезавтра мы уходим, подумал он.
За столом сидел старик и смотрел на него, ковыряя в ухе. Старик окончательно отощал, глаза ввалились, зубов во рту совсем не осталось. Наверное, он скоро умрёт.
— Что же это ты, Молчун, — плаксиво сказал старик, — совсем у тебя нечего есть, как у тебя Наву отняли, так у тебя и еды в доме больше не бывает, говорил я тебе: не ходи, нельзя. Зачем ушёл? Колченога наслушался, а разве Колченог понимает, что можно, а что нельзя? И Колченог этого не понимает, и отец Колченога такой же был, и дед его такой же, и весь их Колченогов род такой был, вот они все и померли, и Колченог обязательно помрёт, никуда не денется… А может быть, у тебя, Молчун, есть какая-нибудь еда, может быть, ты её спрятал? Если спрятал, то доставай, я есть хочу, мне без еды нельзя, я всю жизнь ем, привык уже, а то Навы теперь нет, Хвоста тоже деревом убило, вот у него всегда еды было много, я у него горшка по три сразу съедал, хотя она всегда у него была недоброженная, потому его, наверное, деревом и убило…
Атос встал, поискал по дому в потайных местечках, устроенных Навой. Еды действительно не было. Тогда он вышел из дому, повернул налево и направился к площади, к дому Кулака. Старик плёлся за ним. На поле нестройно и скучно покрикивали: «Эй, сей веселей!… Вправо сей, влево сей!…» В лесу откликалось эхо. Каждое утро Атосу теперь казалось, что лес придвигается ближе. На самом деле этого не было, а если и было, то вряд ли человеческий глаз мог бы это заметить. И мертвяков в лесу не стало больше, чем прежде. Но теперь Атос точно знал, кто они такие, и теперь он их ненавидел. Когда мертвяк появлялся из леса, раздавались крики: «Молчун! Молчун!» Он шёл туда и уничтожал мертвяка скальпелем, быстро, надёжно, с жестоким наслаждением. Вся деревня сбегалась смотреть на это зрелище и неизменно ахала в один голос и закрывалась руками, когда вдоль окутанного паром тела распахивался страшный белый шрам. Ребятишки больше не дразнили Молчуна, а просто разбегались и прятались при его появлении. О скальпеле в домах по вечерам шептались.
