на мои подрастающие нервы.
Против знаний, кстати, я не возражаю. Прочитать какую-нибудь книгу по химии или географии — с удовольствием! Но именно прочитать, а не выслушивать унылых школьных дяде-тетей. То, что легко объяснить за три минуты, они растолковывают часами.
Математику я переношу плохо. Не люблю я эти безжизненные закорючки. Физика-химия — получше, там формул меньше, вместо них что-то, к чему можно прикоснуться — атомы всякие, оптические иллюзии, электричество. География — хороший предмет, но плохо то, что Земля сильно исследована. Как здорово было на уроке географии в пятнадцатом веке! Учитель разводил руками:
— А что на том краю карты — никто не знает, морские чудовища топят все корабли.
Ботаника и зоология — прекрасны! Особенно когда рассказывают, что раз в сто лет в джунглях распускается пятиметровый цветок, светится неземным огнем всю ночь, а к утру чернеет, будто сгорая, ссыхается, превращаясь в горсточку пепла, словно и не было ничего, только сон, короткий и ненастоящий. Или вот еще, весной проходили: на другом конце глобуса, посередине Южной Америки, в дуплах километровых деревьев обитают дикие индейские племена, которые никогда не спускаются на землю, но и на самый верх не лазят, потому что, по их поверьям, там живут создавшие Землю боги, и если их разгневать, наступит конец света. Ученые в этом засомневались и полезли, но тотчас передумали, ведь там действительно кто-то был, и в очень плохом настроении — что-то бурчал и ругался на непонятном языке. Махнули рукой ученые, вдруг и правда не все в легендах выдумка, поэтому не стали подвергать Землю опасности и принялись изучать что попроще — гигантских зубастых лягушек, которые нападают на огромных, переворачивающих лодки амазонских сомов.
Ну разве это не здорово?!
А вот история — не здорово. Особенно какая-нибудь история революции. Ее всю можно описать картинкой из учебника — захватывают солдаты-матросы Зимний дворец, врываются в центральный зал, а там министры из Временного правительства, во фраках и мундирах, злобно кривятся из-за того, что их время кончилось, и я не пойму — отчего художник лица буржуям нарисовал не человеческие, а будто рептильи? Не верю, что такие у них были в реальности. Пропаганда, понимаю. Плохие капиталисты и замечательные большевики. Но можно знать меру?! Зачем из людей дураков делать, тем более что дураков и так полно?
Литературу, которую я очень люблю, я не люблю совсем. Уроки литературы, я хотел сказать. То, что мы изучаем. Современные и полусовременные советские писатели, скорее всего, родственники и единомышленники того рисовальщика картинок в учебник истории, а классики… хорошо, но печально и безнадежно. Хоть "Война и мир", хоть "Петербург и Раскольников". Разве что Гоголь отстает от коллектива, но кто ж его далеко отпустит.
Ладно, победили мы в начале девятнадцатого века Наполеона. Дубина народной войны сломала вражескую шпагу и перемолола даже наполеоновскую гвардию — выструганных из дерева и обитых жестью военных человекообразных роботов в медвежьих шапках, расколошматила заменяющие им сердца паровые двигатели. Толстой об этом неплохо писал, грамотно, надо отдать должное. Но что потом? Счастье-то где? Нет его. Повозка едет в ночной метели, кругом ни души, одни засыпанные снегом леса и поля.
10
Со сверстниками мне тоже скучно. Не хочу об этом говорить. А то скажут, что высокомерничаю. Мне неинтересно с теми, кто не читает, и неважно, сколько им лет.
Иногда кажется, что я неправ и так нельзя, надо искать в людях хорошее. Ищу, но получается найти не всегда. Из-за этого порой чувствую себя виноватым.
Глава 11 Хоккей на чердаке
1
— Пойдемте, п-поиграем в хоккей, — сказал Глеб, когда мы вышли на улицу.
Мысль хорошая и очевидная. Сегодня последний день для хоккея. Потом ждать до осени, ведь в городе нас не будет.
И мы направились к дому Глеба.
Края облаков уже покрылись золотом, кое-где угадывались звезды. На улице стало больше прохожих — люди потихоньку возвращались с работы. Вечер был не за горами.
2
— Нажимай осторожно, — попросил меня Артем, когда зашли в лифт. — а то сам знаешь.
Знаю, конечно. Поэтому дотронулся до кнопки с цифрой "девять", как археолог до выкопанной из песка миллионолетней глиняной амфоры.
Двери закрылись, и кабина поехала вверх. Все выдохнули.
Случилось у нас однажды лифтоприключение. Незабываемое, хотя мы его и обещали забыть. Потом расскажу.
Доехали, вышли, молча осмотрелись. Никого! И за дверьми в квартирах ни шороха, ни голосов, никто наружу не собирается. Отлично. Видеть нас не должны.
Лифт замер на последнем этаже, но лестничным ступенькам позволено идти еще дальше, в направлении чердака. Мы неслышно одолели их и остановились около финальной части нашего восхождения — трехметровой вертикальной лесенки, сваренной из труб и железных перекладин. Над ней в потолке запертый квадратный люк.
Ключ у меня есть. Однажды слесарь забыл вытащить его из замка, мы в Клубе быстренько вырезали копию и чердак перешел к нам в неограниченное пользование. Взрослые там не появляются. За год не приходил никто.
Лезть надо осторожно, слева под ногами межлестничный проем. Свалишься — лететь до первого этажа. Поначалу было страшновато, потом привык. Не смотреть вниз и все будет хорошо. Ключ у меня, поэтому я и открываю. К тому же мне это проще, я самый высокий.
Поворот ключа — и маленький висячий замок перестал быть помехой. Затем я приподнял и сдвинул увесистую крышку люка.
Все, можно заходить.
3
Чердак похож на обычную комнату. Только вытянутую и невысокую, с двумя окошками.
Здесь некрашеный деревянный пол, сумрачно, таинственно, пусто, пахнет досками и почему-то нежарко, хотя крыша должна нагреваться от солнца, а еще слышно разгуливающих голубей.
И здесь легко. Школа, родители, да и вообще весь мир остался где-то там, за бортом. Друзья рядом, но они не мешают. Захочу — приду сюда один. Буду сидеть в кресле и бездельничать.
На уроке истории нам с восторгом рассказывали, что при коммунизме не будет своего, одно лишь общественное, доступное всем, но меня такое будущее пугает. Должно быть место, которое только для себя. Где уютно, спокойно.
