них. Не помню, что мы тогда испытывали. Точно не легкое беспокойство. Ну разве что в очень тяжелой форме. Смотрели друг на друга обезумевшими глазами и прощались с жизнью.
Через тридцать секунд (по стрелке часов), или через шестьдесят минут (как нам показалось), лифт остановился и двери распахнулись.
Мы очутились в метро. Его трудно с чем-то перепутать. Каменная пещера с полукруглыми сводами, пол в потеках воды, и рядом поблескивают рельсы.
Темень, но видеть можно. При желании. А желание было. И свет из лифта помог, потому что другой здесь отсутствовал. Выходить не хотелось, мы нажимали кнопки — уже осторожно, по одной, повторяя про себя "ну пожалуйста", но лифт упрямо замер на месте. Хорошо, хоть двери не закрыл.
Тут еще между рельс крыса показалась. Здоровенная, больше кошки. Такая и загрызть может. Но эта лишь посмотрела на нас и убежала по своим крысиным делам.
Вот и хорошо.
Вдали мерцал непонятный огонек, и мы отправились к нему по перрону. А что еще нам оставалось.
…Костер. Маленький, но костер. Прямо на платформе. Около огня — три красноармейца. Не военные, не милиционеры, а именно красноармейцы. Словно вчера Зимний дворец захватывали. В шинелях, буденовках, и с винтовками-трехлинейками. Физиономии — помятые, небритые и не пойми какого возраста. Увидели нас, винтовки молча наставили, дескать, кто такие. Мы ответили — пионеры. Солдаты переглянулись, будто услышав незнакомое слово, и отвели нас в какую-то подземную комнату. Там оказалось тоже темно, лишь печка-буржуйка светилась, кипятила чайник, а за столиком грустно сидел одетый в гимнастерку дядя лет тридцати пяти.
Тоже вылитый революционер, но не простой красноармеец, а комиссар. Вообще без буденовки, и черты лица тонкие, интеллигентные. Перелистывал книгу до нашего прихода. Стихи Александра Блока.
Негромко спросил нас, кто мы. Словами спросил, а не взглядом, как эти. Мы снова ответили — пионеры. Он печально посмотрел на огонь, закрыл глаза и сказал:
— Пионеры, вам приказ — забыть то, что здесь видели.
На головы нам надели буденовки, огромные, не по размеру, наглухо скрывшие лица, и опять куда-то повели. Мы шли и спотыкались, потом ехали на лифте, выйдя из него, снова безропотно шли, пока наконец чей-то угрюмый голос не скомандовал досчитать до ста и снять буденовки.
Мы досчитали и обнаружили себя в нашем районе, около соседнего дома. Наверное, его лифт нас наверх и довез.
Я потом спросил у отца — а может существовать какое-нибудь тайное метро? И папа, не отрывая глаз от телевизора, ответил — да, конечно. На нем руководство страны ездит. Оно, руководство, либо над землей на дирижаблях, либо под ней, в секретных вагонах. А еще, добавил он, внизу много заброшенных тоннелей, в которые лучше не соваться.
…Не выполнили мы приказ. Не забыли увиденное, не смогли, хотя никому ничего не рассказали. И буденовки на память оставили. Они такие громадные, словно не для людей, а для лошадиных голов предназначены.
6
— Вырастим и отправимся в космос, — сказал я, когда опять сел в кресло.
— Угу, — отозвался Артем, намечая, как бросить шайбу по воротам.
А Глеб не ответил, он управлял вратарем. Лицо в такие моменты у Глеба серьезное, даже серьезней, чем обычно. Это нормально. Несерьезных лиц настольный хоккей не прощает. Ну если только Артему, на него он вместе со всеми давно рукой махнул.
Артем крутнул рычаг, шайба полетела и отскочила от вратарской груди.
— Н-непременно отправимся, — облегченно выдохнул Глеб.
О космосе мы разговаривали много раз. В космос надо попасть обязательно. В любую экспедицию, лишь бы поболтаться в невесомости недельку-другую-третью-четвертую. Побыть там, где люди не ходят, а летают. Оттолкнулся — и полетел.
Как во сне. Я часто вижу такие сны. Прыгаю, и затем не опускаюсь на землю, а зависаю в воздухе и не спеша скользю, вернее, скольжу, в трех сантиметрах над землей. Лечу, лечу, а потом приземляюсь. Не больно, но разочарованно. Хорошее даже во сне долгим не бывает, Реалистичные у меня сны, как у взрослых. С каждым годом полеты становятся все короче и короче. Старею, наверное.
Поэтому вопрос, лететь или не лететь, не стоит. Ответ на него давно известен. Лететь! В космос! Там невесомость наяву. И еще многое наяву! Иллюминаторы, черная пустота, звезды, которые не прячутся за облаками, и бесплатный пломбир из тюбика, хотя он, возможно, все-таки во сне.
А после космоса надо будет высадиться на какую-нибудь планету. Желательно с меньшим притяжением, и чтоб там была жизнь.
Поначалу скрытая, спрятавшаяся от холодной ночи среди скал, освещенных тусклыми мигающими звездами. Только потом, когда огромный желтый диск солнца поднимется над горизонтом, из каменных расщелин показываются тонкие стебли. Они спешат, ведь день на планете короток. Скоро на них вырастают красные бутоны, увеличиваются на глазах и раскрываются, становятся сияющими цветами и застилают пустыню, мертвую еще минуту назад.
Сразу прилетают бабочки, начинают пить нектар, потом приходит еще кто-то, вроде мелкий, можно не обращать внимания, ну а дальше уже хищники, большие, зубастые, и они не прочь добавить в свое меню советских космонавтов, поэтому нужно держать ухо востро, а палец на курке пистолета.
Артем хочет увидеть примерно то же, но ему больше подавай приключения. Охоту на злобных инопланетных чудовищ, ненавидящих все вокруг и людей тоже. Весь в отца. Точнее, был в отца, тот тоже хотел съездить на охоту, гены предков, говорил, во мне просыпаются, я бессилен что-то изменить.
Но оказалось, что не бессилен. Съездил разок и убедился. У папы Артема есть несколько начальников, дядей немолодых, важных, с животиками. Гены предков им тоже что-то нашептывали (до поры, забегаю вперед). И папа Артема решил организовать охоту. Совместить приятное с полезным — и своим подсознательным желаниям подарок преподнести, и с руководством подружиться, в общем, ситуация беспроигрышная.
Место для поездки отыскали быстро. В сотне километров от Москвы на одну из железнодорожных станций повадились кабаны забегать, стращать людей своим видом. Люди из вокзала выходить опасались, а когда выходили, то оставались недалеко от фонарных столбов, чтоб забраться на них в случае чего. Уже несколько лет безобразие длилось, а участковый лишь разводил руками (если кабаны его самого на столб не загоняли,
