– Это были тигры? – спросил Джимми.
Орикс покачала головой. Не тигры.
– А кто? – спросил Джимми. Он думал, таким образом получит подсказку, привязку к месту. Проверит ареалы обитания – может, получится.
– Эти звери никак не назывались, – сказала Орикс, – но я знала, какие они.
Сначала они шли гуськом вдоль разбитой дороги, по высокой обочине, остерегаясь змей. Человек с винтовкой впереди, потом дядя Эн, потом брат Орикс, потом еще двое проданных детей – обе девочки, обе старше Орикс, – а потом она. Замыкал процессию второй человек с винтовкой. Они остановились пообедать – ели холодный рис, который им дали с собой в деревне, – а потом зашагали дальше. У реки мужчина с винтовкой взял Орикс на руки и перенес через реку. Она такая тяжелая, сказал он, придется в воду бросить, а там ее рыбы съедят. Но это была шутка. От него пахло потом, дымом и какими-то духами или бриллиантином в волосах. Вода ему доходила до колен.
Потом садилось солнце, светило Орикс в глаза – видимо, они шли на запад, решил Джимми, – и она очень устала.
Солнце спускалось все ниже, запели и закричали птицы, невидимые, скрытые меж ветвей и лиан: хриплое карканье, свист и четыре чистые ноты подряд, будто колокольчик. Эти птицы всегда пели на закате и на восходе, когда солнце вот-вот появится над горизонтом; сейчас их песни утешили Орикс. Знакомые песни, часть привычного мира. Она представила, что одна птица – та, у которой голос как колокольчик, – это дух ее матери, который послан в теле птицы присматривать за Орикс, и дух говорил ей: Ты вернешься.
В деревне, сказала Орикс, некоторые люди умели отсылать свой дух еще до смерти. Все об этом знали. Любой мог научиться, старухи учили, и ты мог летать повсюду, видеть, что произойдет в будущем, передавать послания и являться людям во сне.
Птица пела и пела, а потом смолкла. Солнце резко село, стало темно. В ту ночь они спали в сарае. Наверное, там держали скот – так в сарае пахло. Писать пришлось в кустах, всем вместе, шеренгой, а один человек с винтовкой их стерег. Взрослые развели костер, сидели вокруг, болтали и смеялись, сарай наполнялся дымом, но Орикс было все равно, потому что она уснула. Джимми спросил, где они спали – на земле, в гамаках или на раскладушках, но Орикс ответила, что это не имеет значения. Брат был рядом с ней. Раньше он не обращал на нее внимания, но теперь ему хотелось быть поближе.
На следующее утро они снова шли и наконец пришли туда, где дядя Эн оставил машину – ее охраняли несколько человек. Маленькая деревня: меньше и грязнее той, где родилась Орикс. Женщины и дети смотрели на них из-за дверей, но не улыбались. Одна женщина сделала рукой знак, чтобы отогнать злых духов.
Дядя Эн проверил, не пропало ли что из машины, заплатил тем, кто ее охранял, и велел детям залезать. Орикс раньше никогда не была внутри машины, и ей не понравился запах. Не солнцекар, а на бензине, совсем не новая. Один охранник вел машину, дядя Эн сидел рядом с ним, а второй охранник и четверо детей втиснулись сзади. Дядя Эн был не в духе и приказал детям вопросов ему не задавать. Дорога была ухабистая, в машине жарко. Орикс затошнило, она подумала, что сейчас ее вырвет, но потом задремала.
Наверное, они ехали очень долго: машина остановилась, когда опять стемнело. Дядя Эн и человек, который вел машину, зашли в приземистый дом – наверное, гостиница, – второй охранник улегся на переднем сиденье и вскоре захрапел. Дети спали сзади – как могли. Задние двери были заперты, и дети не могли выбраться, не потревожив человека на переднем сиденье, а они боялись его разбудить, потому что он мог подумать, будто они хотят убежать. Ночью кто-то описался. Орикс чувствовала запах, но это была не она. Утром их отвели за дом к выгребной яме. Большая свинья наблюдала за детьми, пока те сидели на корточках.
Еще несколько часов езды по ухабам, а потом они затормозили перед заставой на дороге. Дядя Эн сказал двум солдатам, что дети – его племянницы и племянник: их мать умерла, и он забрал детей с собой, они будут жить у него дома, с его семьей. Он снова улыбался.
– Много у вас племянников, как я погляжу, – ухмыльнулся солдат.
– Да уж, такова моя горькая судьба, – ответил дядя Эн.
– И их матери вдруг все взяли и умерли.
– Как ни прискорбно.
– Даже не знаю, стоит ли этому верить, – сказал второй солдат, тоже ухмыляясь.
– Вот, смотрите, – сказал дядя Эн. Он вытащил Орикс из машины. – Как меня зовут? – спросил он, нависнув над ней улыбающимся лицом.
– Дядя Эн, – ответила она. Солдаты засмеялись, дядя Эн тоже. Потрепал Орикс по плечу и сказал ей, чтобы залезла в машину, пожал руки солдатам, сначала сунув руку в карман, и солдаты распахнули ворота. Когда машина тронулась, дядя Эн дал Орикс карамельку в форме лимона. Орикс немного ее пососала, а потом вынула изо рта и оставила на потом. Карманов у нее не было, поэтому она зажала конфету в липкой руке. Ночью грустная Орикс лизала собственную ладошку.
Дети по ночам плакали – потихоньку. Про себя. Они боялись: их неизвестно куда везут, их увозят из знакомой жизни. А еще, сказала Орикс, они лишились любви – если допустить, что любовь у них была. Зато у них появилась цена: они стали чужим доходом. Наверное, они это чувствовали – чувствовали, что чего-то стоят.
Разумеется (сказала Орикс), цена – не замена любви. Любовь нужна каждому ребенку, каждому человеку нужна. Сама Орикс предпочла бы материнскую любовь – любовь, в которую по-прежнему верила, любовь, что птицей следовала за ней по джунглям, дабы Орикс не было страшно и одиноко. Но любовь – штука ненадежная, она появляется и исчезает, так что хорошо иметь цену: люди, которые хотят на тебе заработать, по крайней мере, будут тебя кормить и не станут бить слишком сильно. К тому же полно людей, у которых нет ни любви, ни цены, а одно из двух – лучше, чем ничего.
Город оказался хаосом: полно людей, машин, вони, рева и малопонятного языка. Дети были потрясены: будто их окунули в котел с кипятком – будто город причинял им физическую боль. Но у дяди Эна уже был опыт в таких делах: он обращался с детьми точно с кошками, дал им время привыкнуть. Он отвел их в комнатенку в трехэтажном доме, под самой крышей, с решетками на окне – можно смотреть, но невозможно выбраться, – а затем постепенно стал выводить на улицу, поначалу недалеко и всего на час. В комнате жили пять других детей, было тесно, однако нашлось место для матрасов – по одному на ребенка, и ночью весь пол был застелен матрасами, на которых они спали. Потрепанные и грязные матрасы пахли мочой, но первое, чему научились новенькие, – аккуратно сворачивать матрасы по утрам.
От других, более опытных детей они многое узнали. Во-первых, дядя Эн всегда за ними следит, даже если кажется, будто их оставили в городе совсем одних. Дядя Эн всегда знает, где они: подносит к уху свои блестящие часы, и они ему рассказывают, потому что в них живет тоненький голосок, который знает всё. Это хорошо: значит, кроме дяди Эна, их никто не обидит. С другой стороны, дядя Эн узнает, если ты плохо работаешь или пытаешься сбежать или оставить себе туристские деньги. Тогда тебя накажут. Помощники дяди Эна тебя побьют, и у тебя будут синяки. А еще они прижигают сигаретами. Некоторые дети говорили, что их уже наказывали, и очень гордились: у них были шрамы. Если будешь делать это слишком часто – лентяйничать, воровать, убегать, тогда тебя продадут кому-нибудь, кто, как утверждалось, будет гораздо хуже дяди Эна. Или убьют тебя и выкинут в мусорную кучу, и всем будет наплевать, потому что никто не узнает, где ты.
